Это оказалась, как я понял впоследствии, группа подвижников, подвизающихся, действительно, на местах преподобного Серафима. С той поправкой, конечно, что там до сих пор зона. У этой группы была избушка неподалеку от зоны, служившая им перевалочной базой. О. Андрей, так звали старичка, был обитателем этой избушки, не знаю, постоянным или временным, но единственным, кого я из них видел за несколько недель моего там пребывания. В избушке подвижники, по-мимо прочего, совершали литургию, так как в одной из комнат был устроен алтарь. Какой юрисдикции принадлежали подвижники неизвестно, меня этот вопрос тогда не беспокоил.
О. Андрей был самым радостным человеком, которого я видел за свою жизнь, и в этом отношении он мне живо напоминал самого преп. Серафима, который, как это следует из его жизнеописаний, не мог устоять на месте, а буквально временами "скакал" от переполнявшей его радости. Он мне много объяснял про мои проблемы и про сердце, из чего я мало тогда понял и запомнил, а в то, что понял, не поверил или, скорее, воспринял аллегорически. Не беда, -- отвечал он на мои недоумения, -- потом вспомнишь и поймешь, когда придет время. Не знаю уж, насколько я вспомнил и понял потом, но его объяснения теперь, по прошествии продолжительного времени и после чтения всякой аскетической литературы, кажутся вполне лежащими в русле самой высокой аскетической традиции, только изложенной живо и образно, от лица, так сказать, делателя, а не теоретика. Вот и сейчас, формулируя в начальном сообщении темы тезис о том, что страсти -- это своего рода живые организмы, гнездящиеся в сердце (взгляд, конечно, не новый и вообще характерный для аскетики, но ведь никогда до конца не ясно, до какой степени буквально нужно все это воспринимать), я собственно только сейчас вспомнил, что то же самое пытался мне втолковать старец. Пытался, но довольно-таки безуспешно. "У каждого человека существует некая шторка,-- в свойственной ему образной манере говорил старец, -- которую бесы, гнездящиеся в сердце, как бы задергивают. Вот сейчас, в данную минуту. я вижу, что ты меня понимаешь и умом, и сердцем. А через минуту шторка задергивается, и понимание из твоего сердца уходит, а через некоторое время уходит и из ума, так как он вечно движется и надолго остановливается только на том, что содержится в сердце". Насколько он был прав тогда, мне становится понятно только теперь. А мораль этой моей нравоучительной истории, как я и предупреждал, состоит в том, что внешнее делание с понуждением тоже полезно, но его основная польза состоит не в понуждении самого себя, а других. Кроме того, внешнее делание периодически сдвигает шторку, и читанное до того только умом (все мы читаем много полезного) становится ясным и для сердца. И с этого-то времени "подвизайся подвижник, пока сей огнь не угас и не оставил тебя во тьме".
