Выкладываю часть своей дипломной работы: "Диалог и истина в романе Ф.М. Достоевского "Братья Карамазовы". В принципе всю эту работу я писал больше для себя нежели для защиты диплома, но как мне кажется, мысли, которые проходят в ней актуальны и для обсуждения на нашем форуме.
Написанное ниже посвящено разбору "Легенды о Великом инквизиторе", которая является главой романа "Братья Карамазовы", и я бы сказал центральной его частью.
Кто не знаком предварительно лучше ознакомиться с текстом "Легенды о Великом инквизиторе"
http://prkas.ru/index.php?id=508"Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода" - эти слова Евангелия от Иоанна являются эпиграфом к роману "Братья Карамазовы".
Общеизвестная фраза Достоевского о том, что красота спасет мир, имеет свое продолжение, которое так же принадлежит перу писателя: «Некрасивость убьет мир». Если красота есть соединение земного с небесным, то некрасивость есть обратное - соединение земного с преисподним. Смердяков тот человек, который является живым воплощением некрасивости. Но эта некрасивость не есть безобразие в привычном его представлении. В том то и суть, что некрасивость пытается выражать себя через понятия красивости и не только эстетической, но и духовной.
Истинная красота - это сосуд, имеющий земную природу, который наполнен Божественной благодатью. А абсолютная красота это Христос, который вместил в сосуд земной природы природу божественную. Когда Достоевский говорит о том, что красота спасет мир, он имеет в виду Христа, который спасает мир через возвращение ему первозданной красоты. Но если Бог наполняет свои сосуды любовью, то дьявол некрасивостью страстей. Дьявол желает овладеть миром, подражая Христу. Он понимает, что единственное перед чем человек (добровольно, не принудительно) не сможет устоять, это перед красотой, поэтому дьявол и создает культ красоты, используя для этого земные формы, он создает в различных сферах культуры культ моды на красоту, наполняя ее дьявольским абсурдом. Для поддавшегося дьявольскому соблазну красоты разум перестает быть помощником. Для такого разума снимаются все антиномии, он заставляет человека слепо следовать за красотой, несущей в себе некрасивость.
Легенда о Великом инквизиторе по сути своей ложна, но ее кафтан из блестящей ткани метафоры отлично под нее подогнан и прошит прочными нитями логики. Внешнее великолепие пленит и ужасает одновременно, трудно найти дефект в ладно скроенном наряде легенды. Сердце чувствует, что сквозь ее одежды веет инфернальным холодом, но разум не может понять, в чем сокрыта причина этого. К тому же тот внутренний абсурд, который скрывает легенда, имеет также свои движущие силы( не сам же по себе кафтан ходит). Но без одежд легенда вся рассыпается и становится абсурдом. Для того чтобы взглянуть на легенду под нужным углом зрения, следует с нее снять одежды метафоры, которые мешают видению в ней диалога в нужном аспекте.
Метафора всегда пишется для того, чтобы выразить некую истину в области духа, аналогии метафоре всегда можно найти в какой-либо исторической модальности, поэтому привязка Великого инквизитора к католической действительности не более как художественный ход, однако, придающий легенде хорошее логическое оформление.
Отчасти этот ход является уступкой автора Каткову, посоветовавшему обрядить «Легенду» в католическое обличье. Для сознания Достоевского все же более важна русская действительность. Вспомним, что с падением Византии из двух концепций «Москва - III Иерусалим» и «Москва -III Рим» на государственном уровне была принята только последняя, то есть не священство, а царство, в результате чего теократическое государство стало империей. А это в значительной степени повлияло на то, что в среде правительственной интеллигенции вопрос о свободе не ставился, а любая попытка поставить религию выше государства, т. е. вернуть первоначальную концепцию, рассматривалась как попытка нового раскола.
Монологизм легенды и диалогизм поэмы. Легенда названа поэмой вполне оправдано. Поэзию не отстаивают, не доказывают, она или есть, или нет. Обладатели «поэтического» мышления у Достоевского не спорят с мифологами и прагматиками, они крайне аполитичны, и Христос у него, слушая речь инквизитора, молчит. Именно Христос придает легенде статус поэмы, его молчание и есть поэма. Христос есть свет, очерчивающий логическо – смысловые контуры легенды, заключающей в себе претензии адского абсурда на бытие.
Сама легенда есть утопия сатаны, и лишь молчащий Христос придает ей статус поэмы. Молчание, в отличии от тишины, имеет личностное начало, тогда как тишина - свойство безличностной природы, поэтому молчание в отличии от тишины можно воспринимать как ответ личности.
Молчание Христа есть ответ, но не инквизитору, а Ивану. Иван вовсе не синоним инквизитора, он сам его оппонент, хотя об этом вначале и не подозревает. Христос же диалогичен не для инквизитора, а для Ивана. Поэма не есть завершенная идея Ивана, она есть идеология сатаны. Иван обнажает эту идеологию, но отнюдь не следует за ней. Не зря, что в собеседники себе он выбрал Алешу, тот еще мальчик с пластичной душой, он не может привести серьезных контраргументов поэме, но он способен посредством диалога с Иваном обнажить монологическо - паразитирующую сущность Великого инквизитора. К тому же поэме в логическом смысле невозможно противопоставить какой-либо контраргумент, потому что с поэмой вообще нельзя спорить ее же языком. Поэма - это ловушка инквизитора, для того чтобы в нее попасть достаточно только противоречить тому, о чем говорит инквизитор. Инквизитор говорит и размышляет в категориях мертвой земной правды, используя ее противоречия.
Достоевский художественно воплотил парадокс, совместив несовместимое. Он помещает в одно художественное пространство диалогические и монологические отношения. Парадокс в том, что поэма по сути и диалог, и монолог. Инквизитор всегда присутствует в смысловом ядре этого монолога, он не выходит из него, он абсолют этого ядра. «Для того чтобы прельстить, если возможно, и избранных» (Мф. 24. 24), инквизитор выступает как персонифицированная ложь сатаны, претендующая на истину. Ложь заключается в создании образа лжехриста, действующего в координатах лжи преисподней. Живого Христа для инквизитора не существует, Он для него из другого мира. Христос для инквизитора, если и воскрес, то только лишь для того, чтобы покинуть этот мир. Для тех, кто проходит через смерть земной правды, инквизитор предуготовляет легенду о Христе, который побеждает противоречия, возникающие при смерти земной правды.
Будучи неспособным войти в пространство живой земной правды, дьявол входит в координаты мертвой земной правды и, играя на ее противоречиях, использует память о Христе в своих целях. И использует дьявол именно память о Христе, так как живой Христос не может присутствовать в координатах мертвенности. Причем сама эта память в отрыве от живого Христа извращается. Двери, после вознесения Христа в Царство Отца, накрепко запечатаны инквизитором засовом легенды. Именно легендой, а не истиной о Христе оперирует инквизитор.
Инквизитор находится в монологическом пространстве, где все должно происходить, следовательно «следовательно» сатаны. Монологизировав библейскую историю, инквизитор внес ее в свой замкнутый на нем самом мир. Инквизитор не отрицает того, что Христос реален, и, в первую очередь, реален в факте воплощения. Но сам этот факт инквизитор умертвляет, помещая его во временно-пространственные измерения мертвой земной правды, он оперирует им так, как это требуется структурам «следовательно» сатаны. Все направленно к тому, чтобы сделать из личностей обезличенных индивидуумов. Наиболее подходящий для этого момент- это смерть земной правды. Поэтому монологический капкан ставится инквизитором именно для тех, кто претерпевает смерть земной правды.
Смерть «зерна» - земной правды для Христа есть тот материал, который через воскрешение соединяется с Истиной небесной. Дьяволу для осуществления его планов необходим тот же материал, для того, чтобы соединившись с этим зерном он мог создать задуманный им монологический дьявольский мир.
Логическое зерно земной правды необходимо дьяволу как сосуд, в который этот абсурд можно было бы поместить. Но чтобы абсурд сатаны не был вскрыт диалогом с Богом, он должен быть наглухо запечатан в монологической инстанции.
Сатана очень хорошо владеет материалом человеческой логики, и он понимает, что в реальной истории противодействие антиномических сил этой логике без божьей помощи для людей непреодолимы.
Инквизитор отходит от Христа, беря себе в учителя «страшного и умного духа», который парит в сферах более приземленных, владеет искусством превращения ложного в мифы. Великий инквизитор также овладевает этим умением и создает из учения Христа мифологию для стада. И в этом видит свою священную миссию.
«Но мы скажем, что послушны тебе и господствуем во имя твое. Мы их обманем опять, ибо тебя мы уж не пустим к себе. В обмане этом и будет заключаться наше страдание, ибо мы должны будем лгать»(15.261).
Ложь инквизитора состоит в том, что он создает мир без Христа во имя Христа. Ложь это абсурд, небытие сатаны сокрыто под псевдохристианскими одеждами логики Великого инквизитора, которые и создавались, чтобы «тайна беззакония» до поры до времени дожидалась в них часа своего.
Сатана не может существовать сам по себе, он есть небытие, но его как бы бытие проявляется лишь в умении и возможности паразитировать на Божьих творениях. Сатана постоянно движется вдоль вектора Библейской стрелы времени, всячески пытаясь вмешаться в ход космической истории, по сути являясь паразитом бытия как добра («Бог зла не сотворил»), он постоянно мимикрирует под добро. В романистике Достоевского мимикрия дьявола выявляется монологическим вхождением в диалогические структуры языка, а так же через хронотопические пороговые пределы, которые выявляют стыковое слияние духовного с материальным.
Отличительной особенностью духовно-паразитирующего монологического языка является его внедрение в диалогическую структуру общения с лицами, участниками диалога, внедрение это преследует свои определенные цели, часто скрытые для участников диалога под внешнеобусловленной причиной. Эта внешнеобусловленная причина имеет чисто логическую оболочку.
Так откровения инквизитора не для народа. Для этого «послушного стада» предназначена внешняя сторона легенды, люди будут верить, что они верят во Христа, но это будет ложью. Внутренняя же логика легенды раскрывает идеологию самого сатаны, который на самом деле не примиряет в человеке конфликт антиномий, а камуфлирует его.
Конфликт антиномий обнажается со смертью земной правды. Иван винит Бога за смерть земной правды, одновременно желая остаться при факте мертвой земной правды. Для Ивана, как и для Алеши, открыта возможность воскрешения земной правды, но Иван отказывается от этой возможности.
«Трагедия – не в том, что диада хочет стать триадою, что двойственность ищет восполнения и примирения в чем-то третьем...Она, напротив, там, где уже произошло и дано нечто, могущее умирить борьбу, а мечущиеся две равные силы стремятся оттолкнуть и извергнуть его, не хотят исхода и согласия, хотят слепо себя, только себя – пребывать в себе, в противоположении одна другой» (15.198).
Эта мысль Вячеслава Иванова полностью соответствует состоянию Ивана. Но мысль будет неполной, если не учесть, что есть еще одна сила, что - то четвертое, которое таит в себе Великий инквизитор. Это четвертое претендует на то, чтобы снять конфликт двух мечущихся равных сил. И Иван доверяется этой силе.
«-Инквизитор твой не верует в Бога, вот и весь его секрет! - говорит Алеша Ивану.
- Хотя бы и так! Наконец-то ты догадался. И действительно так, действительно только в этом и весь секрет, но разве это не страдание…» (15.269).
И здесь ложь, страдание за Христа не имеет ничего общего со страданиями инквизитора, его страдания преддверие ада.
«Что есть ад?», - размышляет старец Зосима, - Рассуждаю так: «Страдание о том, что нельзя уже более любить» (15.333).
Страдание Великого инквизитора исходят от невозможности любить человека, и он говорит о мифической любви к человечеству, по-видимому, сам свято веря в это. Но любя человечество, инквизитор не способен любить человека. Сам того не подозревая, он является эмиссаром сатаны, желая заключить человечество в монологическом, авторитарном мире князя тьмы, выдавая это за любовь.
Монологический мир дьявола основывается не на простом отрицании Бога, а на его подмене. Но подмена эта осуществляется в координатах мертвой земной правды, с претензией на ее восстановление. Для этого инквизитору не надо утверждать, что Бога нет, достаточно утвердить положительный тезис «Бог есть», подменив в нем самого Бога. Следующим действием инквизитор погашает действие антитезиса «Бога нет», так как он неминуемо возникает в координатах мертвой земной правды. Каким образом все это происходит, ответ дает Достоевский в своей легенде.
Две триады. «Есть три силы, единственные три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастия, — эти силы: чудо, тайна и авторитет» (15.263).
Эти три силы и есть те силы, при помощи которых инквизитор совершает подмену Бога в тезисе «Бог есть», тогда когда этот тезис сформулирован по отношению к истинному Богу. Инквизитор не просто совершает подмену Бога. В координатах мертвой земной правды этого недостаточно, помимо этого, необходимо снять напряжение в создавшемся противоречии «Бога нет». Инквизитор, для достижения своих целей, также использует свою триаду: чудо, тайна, авторитет. Но для того, чтобы понять действие триады инквизитора следует вывести три противоположные ей силы, которые так же составляют триаду. Эти силы, действуют на онтологическом уровне, снимают противоречия мертвой земной правды, воскрешая ее Истиной небесной.
Вот эти три силы о которых говорит апостол Павел: «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше» (1 Кор. 13. 13). Три силы, или триада выявленная апостолом Павлом, не просто аннулирует действия антитезиса «Бога нет», а распределяются в координатах земной правды следующим образом.
Вера - тезис «Бог есть».
Надежда - сила, погашающая действие антитезиса «Бога нет».
Любовь - сила, воскресающая и возводящая к Богу.
Любовь воскрешает мертвую земную правду. Там, где по смерти земной правды властвовал тезис и антитезис, по воскресению ее на место тезиса и антитезиса пришли вера и надежда соответственно. Там, где господствовала логика тезиса, господствует вера в тезис «Бог есть» и надежда, снимающая напряжение антитезиса «Бога нет»: «Ибо мы спасены в надежде. Надежда же, когда видит, не есть надежда; ибо если кто видит, то чего ему и надеяться?» ( Рим. 8. 24). Т. е. по закону антитезиса «Бога нет» человек не видит Бога, но в воскрешенной земной правде не антитезис, но надежда правит, которая преображает антитезис, при этом антитезис не исчезает, а приобретает несколько другие свойства, соответственно его преображению, т.е. преображенный антитезис и есть надежда. «Но когда надеемся того, чего не видим, тогда ожидаем в терпении» (Рим. 8. 25).
Приведенная схема, а также пояснения к ней, дают возможность взглянуть на триаду великого инквизитора: чудо, тайна, авторитет - относительно триады апостола Павла: вера, надежда, любовь.
Не зря говорится, что сатана - это обезьяна Бога. На примере двух триад это хорошо видно. Для сравнения следует привести еще одну схему, которая будет относиться к триаде инквизитора.
Чудо - тезис (ложный) «Бог есть».
Тайна – сила, погашающая антитезис «Бога нет».
Авторитет – сила, погубляющая, низводящая к сатане.
« Мы исправили подвиг твой, - говорит Великий инквизитор, - и основали его на чуде, тайне и авторитете. И люди обрадовались, что их вновь повели как стадо и что с сердец их снят наконец столь страшный дар, принесший им столько муки. (свобода выбора в отношении антиномий (авт.) Правы мы были, уча и делая так, скажи?» (15.265)
Исправления подвига Христа есть подмена основных понятий христианства их антиподами, методом зеркальной логики, где все отображается с точностью наоборот. И в этом так же заключается определение сатаны, как обезьяны Бога.
1. Вера - Чудо
2. Надежда - Тайна
3. Любовь - Авторитет
Первое противостояние доказывается довольно легко известным рассуждением, что не чудо источник веры, а вера рождает чудо. У Достоевского находим подтверждение. «Апостол Фома объявил, что не поверит, прежде чем не увидит, а когда увидел, сказал: «Господь мой и Бог мой!» Чудо ли заставило его уверовать? Вероятнее всего, что нет, а уверовал он лишь единственно потому, что желал уверовать, и, может быть, уже веровал вполне, в тайнике существа своего, даже еще тогда, когда произносил: «Не поверю, пока не увижу»(15.27).
Великий инквизитор противопоставляет чудо вере. «Всё, что ты вновь возвестишь, посягнет на свободу веры людей, ибо явится как чудо…, - и продолжает, - так ли создана природа человеческая, чтоб отвергнуть чудо» (15.259).
Чудо, отвергнутое Христом, берется на вооружение инквизитором, чтобы им порабощать сердца людей. В чуде задействован положительный тезис «Бог есть», но тезис ложен, так как источником чуда является не любовь, а авторитет. Чудо исключает свободу, т.е., подчиняя ее авторитету, чудо лишает человека возможности свободно рассмотреть антитезис «Бога нет» по отношению к авторитету, а это уже есть нарушение логической структуры. Чтобы этого нарушение не обнаружили, инквизитор ставит вето на отрицание представленного им в чуде Бога посредством наложения тайны на антитезис. Ведь именно авторитет способен наложить вето на отрицании себя самого.
Но зная психологию человека, инквизитор предвидит, что человек недолго сможет сдерживать себя, не протянув руки к тайне. Более того, такие действия человека включены в его планы. Но до того момента, как будет протянута рука к тайне, дьявол должен максимально авторитезировать Христа в глазах людей. Чем выше авторитет, тем больший соблазн сорвать запретный плод тайны, охраняющий авторитет. Когда то, в ветхозаветные времена, сатана в образе змия уже использовал этот прием. Он сначала убедил Еву, что Бог по отношению к людям не есть любовь, а лишь авторитет.
« Знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги » (Быт. 3. 4). Поэтому первородный грех человека состоял уже в том, что он посчитал Бога авторитетом, не поверив в его любовь, а вернее отвергнув ее, а уже это дало санкцию человеку сорвать запретный плод, который есть отрицание Бога, через свержение его авторитета.
В отличии от ветхозаветного шепота змия, в его новозаветный вариант включена существенная особенность, которая отсутствовала в ветхозаветный период. Это то, что в новом завете Бог вочеловечился. Сатана, учитывая отрицательный для него опыт периода гонения христиан, т.к. количество истинно верующих только росло, стал использовать факт боговочеловечивания для себя, как «тайну беззакония». Князь тьмы использует в Новом Завете тот же ветхозаветный прием возведения Бога (но уже вочеловечившегося) в авторитет. Христос, возведенный в авторитет, перестает быть Христом для того, кто возводит Его в авторитет, так как авторитет не может быть источником любви. Чудо в триаде инквизитора не зависимо от того, кто является авторитетом для внешнего наблюдателя, всегда является источником авторитета, и всегда выполняет функцию его поддерживающую. Поэтому инквизитор подменяет понятие божественной любви чудом, и непросто подменяет, а любовь Бога возводится в ранг чуда.
Дьявол, внося разделение между людьми, убеждает последних в том, что любовь Христова есть чудо, недосягаемое для людей, тогда как любовь от веры и находится не в триаде инквизитора, а в триаде ап. Павла. Об этом красноречиво говорит Иван: «По-моему Христова любовь к людям есть в своем роде невозможное на земле чудо» (15.244). Т.е. инквизитор прямо заявляет, что любовь Христова, это не есть ежесекундный промысел Бога о человеке, а чудо, на которое иногда сподабливается человек. Инквизитор не отнимает у человечества внешнюю сторону христианства, авторитет подменяет любовь своей сущностью, желая оставить за собой термин любовь. Авторитет, ставший на место любви, не способен породить веру и надежду, а лишь чудо и тайну, которые он так же упорно будет называть верой и надеждой.
Когда процесс авторитезации христианства достигнет известных пределов (как накануне революции в России), то человечество само свергнет Бога, как авторитет, протянув руку к запретному плоду. Важно не то, что Бог свергнут, как раз этого-то не происходит, Бога свергнуть невозможно просто по определению, а то, что свергается авторитет или представление о Боге, которое оформлялось в авторитет в предатеистический период. Хаос революции как раз и характеризуется тем, что в нем сокрушаются все ценности и рушатся прежние авторитеты. На смену им приходят новые ценности и авторитеты.
Свергнув Христа, человечество, свыкнувшееся за столетия христианской истории с тем, что Бог стал человеком, легко согласится с другой мыслью, что человек может стать богом, и тогда явится новый авторитет-человекобог. Период человекобожества соответствует периоду атеизма, но и он лишь ступень к раскрытию главной тайны (секрета) инквизитора, сокрытой от людей: «Мы не с тобой, а с ним, вот наша тайна!», то есть не со Христом, а с духом тьмы. Но прежде, чем эта тайна откроется для человечества, оно должно пройти сквозь врата атеизма, т. е. через отвержение Бога, а так же любви, как Его силы.
