приятные цитаты

[Alexeiy]

Произносящий проклятие, живёт с проклятием внутри себя. Отказывающий в присутствии веры другим, сам в себе прячет маловерие.

[Н И К И Т А]

Немощного в вере принимайте без споров о мнениях. Рим 14:1

Тогда придется закрыть форум. 
Подпишусь под этими словами, хотя они и не мои:

Благословляй людей, которые подвергают твою веру сомнениям, которые разрушают твою успокоенность, ибо если вдруг, в результате чего-нибудь, ты потеряешь свою веру, ты сможешь понять, что много лет жизни ты защищал миражи.

[Краевед]

Для этого нам следует принять разрушающее веру. Если 800 раз мы это отвергли, нужно подумать...

[Rada]

Как возможно, что люди, пожираемые гордостью,
говорят, будто они верят в Бога, и считают самих себя очень религиозными?  Я
боюсь,  что  эти  люди  поклоняются  воображаемому  Богу.  Теоретически  они
признают, что перед лицом  этого  призрачного  Бога  они  --  ничто.  Но  им
постоянно  представляется,  будто  этот  Бог  одобряет их и считает их лучше
других; они платят Ему воображаемым, грошовым смирением, переполняясь  в  то
же  время  горделивым  высокомерием  по  отношению  к окружающим. Я полагаю,
Христос  думал  и  о  таких  людях,  когда  говорил,  что  некоторые   будут
проповедовать  Его и именем Его изгонять бесов, но при конце мира услышат от
Него, что Он никогда их не знал. Любой из нас в любой момент может попасть в
эту ловушку. К счастью, у нас есть возможность испытать  себя.  Всякий  раз,
когда  возникает  ощущение,  что  наша  религиозная  жизнь  делает нас лучше
других, мы можем быть уверены, что ощущение это не от Бога, а от дьявола. Вы
можете быть уверены, что Бог действительно присутствует в вашей жизни только
тогда, когда либо совсем забываете о себе, либо видите себя незначительным и
нечистым. Лучше совсем забыть о себе.
     Это ужасно, что самый страшный из всех пороков  способен  проникнуть  в
самую  сердцевину  нашей религиозной жизни. Но это и вполне понятно. Другие,
менее вредоносные пороки исходят от дьявола, воздействующего  на  нас  через
нашу  животную природу. А этот порок проникает в нас иным путем: он приходит
непосредственно из ада. Ведь природа его -- чисто духовная, а следовательно,
и действие его гораздо  более  утонченно  и  смертоносно.  По  этой  причине
гордость  часто  может  служить  для  исправления других пороков. Учителя, к
примеру, нередко взывают к гордости учеников или к их самоуважению, как  они
это  называют,  чтобы заставить их вести себя прилично. Многим людям удается
преодолеть трусость, приверженность к дурным страстям или исправить скверный
характер, убеждая себя, что пороки эти ниже их  достоинства;  они  достигают
победы,  разжигая  в  себе  гордость.  И,  глядя на это, дьявол смеется. Его
вполне устраивает, что вы становитесь целомудренными,  храбрыми,  владеющими
собой,  если  при  этом ему удается подчинить вашу душу диктату гордости, --
точно так же он бы не возражал, чтобы вы излечились от озноба,  если  взамен
ему  позволено  передать  вам  рак.  Ведь  гордость -- это духовный рак: она
пожирает самую возможность любви, удовлетворения и даже здравого смысла.

Клайв Стейплз Льюис. Просто христианство

[Rada]

Один из умнейших агностиков нашего времени спросил меня как-то: как я считаю, становится человечество лучше или хуже или не меняется? Он был уверен, что назвал все возможные варианты. Он не видел, что все это — отчеты и схемы, а не картина и повесть. Я спросил его, как он считает, мистер Смит из Голдер-Грин стал лучше или хуже или же не изменился от тридцати до сорока лет? Тут он начал догадываться, что это зависит от мистера Смита, от его выбора. Он никогда раньше не думал, что путь человечества — не прямая линия, прочерченная вперед, или вверх, или вниз; он извилист, как след через долину, когда человек идет, куда хочет, и останавливается, где хочет, может пойти в церковь, может свалиться пьяным в канаву. Жизнь человека — повесть, приключенческая повесть. То же самое можно сказать даже о жизни Бога.

Наша вера — примирение, потому что в ней свершаются и философия и мифология. Она — повесть, и от сотен повестей отличается только тем, что правдива. Она — философия, одна из сотен философий, только эта философия — как жизнь. Все философии, кроме нее, презирали здоровый инстинкт, породивший сказки. Вера оправдывает этот инстинкт, находит философию для него и даже в нем. В приключенческой повести человек должен пройти через много испытаний и спасти свою жизнь; здесь он проходит испытания, чтобы спасти душу. И там и здесь свободная воля действует в условиях определенного замысла; и там и здесь есть цель, и дело человека — прийти к ней. Этот глубокий, человечный, поэтичный инстинкт презрели другие философии. Все они кончались там, где начинались, а повесть потому и повесть, что конец ее — другой, чем начало. От Будды с его колесом до Эхнатона с его диском, от числовых абстракций Пифагора до Конфуциевой рутины — все они грешат, так или иначе, против законов повести. Ни одной из этих философий неведома человеческая тяга к сюжету, к приключению, к поверке — словом, к испытанию свободной воли. Каждая из них чем-нибудь да портит повесть человеческой жизни — то фатализмом (унылым или бодрым), то роком, на корню убивающим драму, то скепсисом, растворяющим и распыляющим действующих лиц, то узким материализмом, лишающим нас эпилога, где сводятся все счета, то механической монотонностью, обесцвечивающей даже нравственный критерий, то полной относительностью, расшатывающей критерий практический. Есть повесть о человеке, есть повесть о Богочеловеке, но нет повести гегельянской, прагматической, релятивистской или детерминистской. В каждой повести, даже в грошовом выпуске, найдется то, что принадлежит нам, а не им. Каждая повесть начинается сотворением мира и кончается Страшным Судом.

Вот почему не ладили мифы и философии, пока не пришел Христос. Вот почему афинская демократия убила Сократа из почтения к богам, а последний бродячий софист, воображая себя Сократом, презирал мифы; фараон-еретик низверг ради абстракции идолов и разрушил храмы, а жрецы победили его; буддизм отделился от брахманизма; и везде, всегда вне христианства отворачиваются друг от друга философ и жрец. Нетрудно сказать, что философ, как правило, разумней; еще легче забыть, что жреца гораздо больше любит народ. Жрец рассказывает людям повести, философ их не понимает. Философия повести пришла в мир со Спасителем.

И потому наша вера — откровение, ниспосланное свыше. Истинную повесть о мире должен рассказывать кто-то кому-то. По самой своей природе повесть не висит в воздухе. Ее соотношения сил, ее неожиданные склонности и повороты не выведешь из отвлеченных, написанных кем-то правил. Математические выкладки не скажут нам, вернет ли Ахилл тело Гектора. И мы не узнаем, как обрести тело Христово, если нам сообщат, что все течет или все повторяется. Эвклидовы теоремы может вывести человек и не читавший об Эвклиде, но не создаст мифа об Орфее тот, кто о нем не слыхал. Во всяком случае, он не угадает, удался ли Орфею его поход. Тем более, не угадает он, как кончилась повесть о нашем Орфее, вернувшемся из царства мертвых не в горе поражения, а во славе

Скажу снова, здравомыслие вернулось в мир и душа человеческая может спастись благодаря тому, что удовлетворены два желания, прежде спорившие друг с другом. Мифология жаждала приключений — и вот, это повесть; философия жаждала истины — и вот, эта повесть истинна. Идеальный ее герой должен быть историческим лицом, чего никогда не ждали от Пана или Адониса. Историческое лицо должно быть идеальным героем и выполнить многие его дела, потому Он и радость, и жертва, и лоза, и солнце. Чем глубже мы вглядываемся в это, тем больше убеждаемся: если Бог есть, Его творению вряд ли пристала иная судьба.

Если бы Он не дал миру этой истинно романтической повести, наш разум был бы и сейчас разделен на две части, как разделен мозг на два полушария — одна грезила бы о немыслимом, другая повторяла бы бесконечные выкладки. Художники писали бы ничьи портреты, мудрецы складывали бы числа, уходящие в никуда. Эту бездну могло заполнить только Воплощение, воплотившее в Боге наши мечты, а стоит над бездною тот, чье имя больше жреца и древнее христианства, Pontifex Maximus, самый лучший строитель мостов.

Лучше одарить великую весть даром недоверия, чем сказать, как нынешний мыслитель, что все относительно. Лучше разодрать на себе одежды, вопия о кощунстве, как Кайафа, или счесть Христа одержимым, как сочла толпа, чем тупо толковать о тонких оттенках пантеизма.

Намного мудрее простые души, которые перепугались, что трава посохнет и птицы попадают с неба, когда бездомный подмастерье плотника сказал спокойно, почти беспечно, словно бросил через плечо: «Прежде, нежели был Авраам, Я есмь».

Честертон "Вечный человек"

[Rada]

Вся тема мне на откуп отдана

Наше свидетельство — не в разговорах с цитатами из Евангелия, а в евангельском духе. Мы должны быть дрожжами в тесте любой ситуации, любая ситуация должна обновляться добавленной в нее солью Евангелия. И поэтому я не думаю, что народ Божий — это народ, который имеет Библию на 250 языках, может прочитать ее другим или дать, ко времени или не ко времени, истинные или сомнительные выдержки из Евангелия. Народ Божий, как мне представляется на основании и Ветхого, и Нового Завета, это народ, который так укоренен в Боге, так знает Его личным опытом, что он мог бы написать и провозглашать Библию, а не только пересказывать и повторять ее. И пока мы не научимся такому подходу к нашему благовестию, пока мы не станем народом, который может по-новому провозглашать всю Библию (я, разумеется, не говорю здесь о том, чтобы заново «переписать» то, что написано в ней), неся библейскую весть людям, независимо от того, существует ли Библия физически или нет, — мы все еще не народ Божий. Мы просто люди, повторяющие сказанное другими, словно почтальон, который доставляет чужие письма. Этого недостаточно. Если бы мы были народом Божиим в истинном смысле, мы бы не раздражали людей бесконечными цитатами, которые им приелись и вызывают тошноту. Мы бы сами были откровением того, что должно быть явлено.
 

митрополит Антоний (Сурожский)

[Rada]

Иногда человек может построить целую жизнь на мгновенном опыте чего-то, только бы мы его не старались направить на то, чтобы этот опыт умственно осмыслить, округлить, выразить словами. Причем словами, которые «Церковь» (в кавычках) выковала. Каждый из нас, в свою меру, знает катехизис или читал Игнатия Брянчанинова, или что-то другое, и считает, что это непременно должно быть так выражено. Я думаю, что масса людей может жить на одной искре, которая подлинна.

А второе: уже для более - как вам сказать? - искушенных людей. Сомнение почему то страшно пугает верующих. Почти всегда верующий, который вдруг в чем-то засомневался, думает, что не только земля под ним колеблется, но что вдруг и Бог испарится, Его не станет. Тогда как на самом деле - ничего подобного.

Есть место у Григория Богослова, где он говорит: если мы соберем из Священного Писания, из писаний Отцов Церкви, из опыта церковного все, что мы можем знать о Боге, и попробуем из этого сделать полную картину, у нас не будет образа Божия - у нас будет идол, потому что в Боге есть непостижимость, а такая конкретная картина (статуя или икона, или словесный образ - все равно) будет идол, потому что нет места для Бога свободно двигаться. И в этом замечательное свойство православного вероучения, догматики: это не попытка написать икону, которая все содержит. Если нужно сравнение, я бы сравнил с ночным небом в ясную ночь: купол неба и звезды, соединяющиеся в созвездия. Что важно в этом? Важно, конечно, что есть звезды, эти блестки, но так же важно то пространство, которое между ними, потому что, если согнать все звезды воедино, была бы громадная масса огня и не было бы неба, и никто не мог бы найти своего пути на земле. Именно потому, что эти созвездия оставляют между собой пространство, по ним на земле можно найти дорогу.

Антоний Сурожский также

[Грация]

Как просто и одновременно сложно видеть Небо непостижимым, таким, как оно есть)) Спасибо, Рада!

[Н И К И Т А]

А за этим непостижимым Небом увидеть Непостижимого Творца, сотворившего Его ради маленького человека, в бездонной глубине которого может поместиться не только это непостижимое Небо, но и Сам Непостижимый Творец.   

[Грация]

И этот опыт приобщенности Богу так ярко иногда выражается у отцов Церкви. Мне вспоминается один из гимнов святого Симеона Нового Богослова. После причащения он вернулся в свою келью, малую, ничтожную келью, где стояла деревянная скамья, служившая ему и скамейкой, и кроватью. Был он уже стареющим человеком; и он говорит: я с ужасом смотрю на эти старческие руки, на это стареющее, ветшающее тело, потому что приобщением Святых Тайн это - тело Христа; смотрю с трепетом и ужасом на эту ничтожную, малую келью - она больше небес, потому что содержит присутствие Бога, Которого не могут охватить небеса... Вот та Церковь, в которую мы верим, вот та Церковь, которую мы проповедуем, вот победа наша, победившая мир (1 Ин. 5, 4).

Антоний Сурожский

[Н И К И Т А]

Мастер говорил:ничего не стоит воспринимать слишком серьёзно,даже его учение. В связи с этим он любил рассказывать одну историю.

- Мой самый первый ученик был настолько слабым, что упражнения просто убили его. Второй ученик тронулся умом, слишком усердствуя в практике. Третий отупел от чрезмерного созерцания.Сохранить здравый ум удалось лишь четвертому.
- Почему? - неизменно спрашивал кто-нибудь.
- Может быть ,потому,что он был единственным,кто отказался выполнять мои упражнения.
Взрыв смеха заглушал слова Мастера.

Энтони де Мелло

[Грация]

«Случилось, что когда Он в одном месте молился, и перестал, один из учеников Его сказал Ему: Господи! научи нас молиться, как и Иоанн научил учеников своих». (От Луки, глава 11:1)

Видимо, следует говорить о двух разных "способах" и отношениях человека с Богом. Господь принес жизнь (с избытком), Его ученики самим следованием за Ним уже исполнили правила, а Иоанн Предтеча идет к Господу путем исполнения правил, поэтому и ученикам своим дает правила и способы.

Господь дает жизнь, Он рядом с учениками, а ученики Его хотят от Него правильного обращения к Богу. Увидьте все "одиночество" Господа, Которого не понимают и ученики. Ученики хотят, чтобы у них было все по закону... И получают желаемое.

Так и сейчас. Когда нужно искать Господа (а Он рядом с ищущими Его), люди ищут правило обращения к Нему, люди хотят обладать законным.

[Леонид]

"По словам Элиота, чем выше религия, тем труднее она для человека. К христианству это относится в полной мере. Для многих окажется непосильным бременем свобода Христова. Она будет страшить, словно выход в открытое море. Отсюда желание спрятаться под сенью авторитаризма, избавляющего от ответственности. […]
С давних пор люди колебались между национальной замкнутостью и обезличивающей нивелировкой. Христиане в свою очередь будут поставлены перед этой нелегкой альтернативой. Как совместить слова апостола «нет ни эллина, ни иудея» с реальной многоликостью культур и психологических типов?
Желание сберечь отечественное наследие будет нередко выливаться во вражду ко всему чужому. Истинным захотят считать только одно из земных воплощений христианства, то есть свое. Разрушая духовное соцветие церквей, вспыхнут распри, соперничество, расколы. […]
В действительности же вселенское христианство подобно горе, опоясанной лесами, кустарниками, лугами и ледниками, которые вместе составляют ее цельное одеяние. Нельзя ждать, что свет Евангелия будет преломляться одинаково. Проходя через толщу различных народов, он станет создавать все новые и новые ландшафты духовности. […]
Нелегко будет преодолевать и инерцию старой религиозной психологии. За две тысячи лет многоголовая гидра язычества не раз оживет в самой ограде Церкви. В эту ограду хлынет волна суеверий, заражая молитву механически-заклинательным духом, внося в почитание святых оттенок многобожия, а в обряды— натуралистический магизм. Начнется засилье приземленного, домостроевского понимания веры. Ритуальные и канонические формы будут рассматривать как нечто незыблемое, данное навсегда.
Евангелие отнюдь не отметает обрядов. Ритуал — это живая плоть таинств, русло духовной жизни, ритм, объединяющий людей и освящающий повседневность. Он соответствует самой природе человека. Угрозой и тормозом обряд становится только тогда, когда в нем начинают видеть самодовлеющую ценность, когда за вечное и Божие выдают то, что — само по себе — имеет земное происхождение. […]
Опасность для Церкви создадут христиане-законники, которые превратят Предание в фетиш и, повторив грех наиболее консервативных фарисеев, навяжут церковному сознанию мертвящий юридизм и казуистику. Завороженные прошлым, они будут смотреть на него как на единственный идеал.
Они пойдут еще дальше, уподобившись не только фарисеям, но и зелотам: поверят, что в религии допустимо насилие. Когда Карл Великий или Добрыня начнут крестить народы «огнем и мечом», станет ясно, что христиане забыли, «какого они духа». Люди будут убивать друг друга из-за несходства обычаев, пытать и жечь на кострах тех, кто исповедует иные богословские взгляды или иначе совершает крестное знамение.
Страшно не то, что Церковь подвергнется гонениям врагов, но что сами христиане станут гонителями..."

[о. Александр Мень, из эпилога книги "На пороге Нового Завета"]

[Н И К И Т А]

"Рождение – не единый акт; рождение – это процесс. Цель жизни заключается в том, чтобы вполне родиться, хотя в силу особого трагического ее элемента большинство из нас умирает еще до того, как успевает таким образом родиться. Жить значит ежеминутно рождаться. Когда прекращается рождение, наступает смерть. Физиологически наша клеточная система пребывает в процессе постоянного рождения; но психологически большинство из нас в определенном пункте перестает рождаться. Некоторые люди появляются на свет совершенно мертворожденными; они продолжают жить лишь физиологически, тогда как психологически в глубине их существа скрывается желание вернуться в матку, в землю, во тьму, в смерть; они безумны или почти безумны. Многие другие продолжают двигаться по пути жизни, однако они неспособны полностью как бы перерезать пуповину и остаются в состоянии симбиотической привязанности к матери, к отцу, к семье, к расе, к государству, к своему положению, к деньгам, к божествам и т.п., они никогда не проявляются полностью в виде самих себя – и, таким образом, никогда не рождаются полностью."

Эрих Фромм
Природа благополучия

[SergeyCh]

Леонид,

Хорошие цитаты. Все правильно. Кроме одного, что перечеркивает все. Опять тупая игра слов. Христиане станут, будут и прочее.

К христианам это все не имеет никакого отношения. Как бы это мягко сказать..... Есть много людей, называющих себя христианами, но ими по духу не являющимися. Они христиане в человеческом понимании. Но разве это христиане? Это игра во внешнее. Кто-то играет в игрушки, кто-то в компьютерные игры, кто-то в машины и далее без конца. А кто-то в христианство. Но оно-то не игра.

Вот и А. Мень почему-то это написал. Только надо было мысль до конца сказать - христиан на Земле останется единицы. Остальные будут играть в ролевые игры. И не надо столько словоблудия. Мне думается, что христиан на Земле никогда не было много. Что будет дальше. Посмотрим.