Исихазм

Автор Тема: приятные цитаты  (Прочитано 166921 раз)

Леонид

  • Сообщений: 6928
  • Mors certa, hora incerta...
    • Просмотр профиля

Re: неприятные цитаты
« Ответ #180 : 01 Сентябрь 2013, 15:12:52 »
Только надо было мысль до конца сказать - христиан на Земле останется единицы. Остальные будут играть в ролевые игры.
Потому и предпослал заголовок "неприятные цитаты"... :-( А о. Александр Мень "болел" за церковь, он был её частью, о ней и говорил.
Ορθοδοξία ή θάνατος! А кроме того, я считаю, что Аракчеев должен быть свободен.

palomnik

  • Сообщений: 330
    • Просмотр профиля

Re: приятные цитаты
« Ответ #181 : 09 Сентябрь 2013, 21:09:03 »
Показалась интересной цитата из статьи Эверетта Шострома  о выражении искренних и фальшивых эмоций и о их различении:

«Эмоции — это средства, с помощью которых мы осуществляем контакт друг с другом. Мы можем говорить с другим человеком мягко или сердито, жалобно или высокомерно — и все это для того, чтобы установить тот или иной вид контакта. То есть контакт между людьми устанавливается лишь в том случае, если они проявляют эмоции.

Однако не будем переоценивать положительную роль эмоций, подразумевая, что эмоция эмоции рознь. Манипулятор, как правило, с трудом и некачественно выражает основные эмоции контакта — гнев, страх, обиду, доверие и любовь. Поэтому он прибегает к блокированным или неполным эмоциям — тревоге, горечи, негодованию, стеснительности.

Тревога подобна сосущему чувству голода. Человек, пребывающий в тревоге, не идет на полное действие и занят тем, что подавляет растущую агрессию, в результате чего впадает в апатию.

Горечь может длиться неопределенно долго, если ей не дать выплеснуться в глубокой обиде и рыданиях.

Негодование — наиболее типичная неполная эмоция. И — лживая. На самом деле негодование ненатурально и сдавленно выражает страх.

Стеснительность — очень странная эмоция, потому что она обозначает одновременно тенденцию к созданию контакта и избеганию его. Перлз называл эмоции стыда и стеснительности «предающими эмоциями», поскольку они мешают человеку и ограничивают его свободу).

Все эти эмоции чрезвычайно опасны, потому что невыраженные, не нашедшие себе выход наружу эмоции загоняются в глубь души, что впоследствии перегружает человеческую психику, разрушает ее изнутри и приводит к подавленности и депрессии.

Обязательное требование к тем, кто хочет изжить в себе манипулятора, — осознать, где и как он проявляет частичные эмоции, определить — какие именно, и попытаться разглядеть те реальные чувства, которые за ними спрятаны. А далее — не бояться выразить эти основные чувства, будь то страх или обида, гнев или любовь. Цель актуализатора — развить в себе способность честно выражать свои истинные чувства...

Сложность в том, что большинство из нас не понимает, что значит переживать и тем более выражать свои чувства. Мы настолько привыкли притворяться. что уже не можем отличить «своих» от «чужих», то есть «фальшивых». Поэтому мы и рады научиться выражать их, но кого «их» — мы не знаем. И в результате обречены жить вечно в Вавилонской башне. Так давайте приглядимся к пяти основным эмоциям контакта, чтобы впоследствии уметь их распознать и проявить.»

Эверетт Шостром «Анти-Карнеги» Гл.2
http://modernlib.ru/books/shostrom_everett/antikarnegi/read/

Н И К И Т А

  • Сообщений: 784
    • Просмотр профиля

Re: приятные цитаты
« Ответ #182 : 10 Сентябрь 2013, 22:44:21 »
Если встретишь брата, который станет спорить с тобой о вере в Бога, знай, Бога в том брате ещё нет. (Древний Патерик)

Н И К И Т А

  • Сообщений: 784
    • Просмотр профиля

Re: приятные цитаты
« Ответ #183 : 11 Сентябрь 2013, 00:22:31 »
Грехи плоти — очень скверная штука, но они наименее серьезные из всех грехов. Самые ужасные, вредоносные удовольствия чисто духовны: это удовольствие соблазнять других на зло; желание навязывать другим свою волю, клеветать, ненавидеть, стремиться к власти. Ибо во мне живут два начала, соперничающие с тем «внутренним человеком», которым я должен стремиться стать. Это — животное начало и дьявольское. Последнее — наихудшее из них. Вот почему холодный самодовольный педант, регулярно посещающий церковь, может быть гораздо ближе к аду, чем женщина легкого поведения. Но конечно, лучше всего не быть ни тем, ни другой.

Клайв Льюис, "Просто христианство"

Н И К И Т А

  • Сообщений: 784
    • Просмотр профиля

Re: приятные цитаты
« Ответ #184 : 11 Сентябрь 2013, 00:40:42 »
Среда, 9 июня 1982
"...б о г о с л о в и е (слова о Боге, вживание в сущность веры) предполагает как свое непременное условие – либо подлинную культурность, либо же святость, в смысле простоты и смирения. Культурность, однако, это не просто знание , это приобщенность к внутренней жизни мира, к "трагедии" (в греческом смысле) человеческой истории, человеческого рода . Ибо богословие есть всегда благовестие в ответ , благовестие как ответ. Не случайно богословие превратилось в своего рода толкование "административных" текстов – канонических в первую очередь (о смешанных браках, об их числе и т.д.). И сидят молодые священники и судорожно записывают "рецепты" (а потом ими будут бить по голове несчастных, запутавшихся людей, на их спинах являть и доказывать свое православие…). Одна мелодия никогда не звучит в этого типа "административном богословии": "Я пришел отпустить измученных на свободу…" Собрание богословов – собрание "сердитых людей", отстаивающих свои "точки зрения". В нем нет никакого воздуха, никакого желания приобщить людей – к жизни, к радости, к реальности Церкви. Все построено по типу – полицейского участка ("протокол о преступлении"), больницы ("психологические копанья в зловонных подсознаниях"), суда и приговоров… Бог "интересуется" миром и человеком. Мы интересуемся "проблемами" Церкви и ее администрации. И все это безнадежно мертво и скучно…
Думал об этом также вчера на отпевании Н.А. Кучка русских, "хорошего общества", в общем – "церковных". Но, Боже мой, какое "отчуждение" от самой службы, слов, обрядов. Все они твердокаменно верят, что все это "нужно", что нужно соблюсти все, что "полагается". Но что нужно и почему – об этом ни мысли… В таких случаях я всегда чувствую себя "жрецом" племени, знающим, но хранящим от профанов сложные "манипуляции" – будь то крещение, будь то брак, будь то похороны…"
о.Александр Шмеман. Дневники.

Леонид

  • Сообщений: 6928
  • Mors certa, hora incerta...
    • Просмотр профиля

Re: неприятные цитаты
« Ответ #185 : 11 Сентябрь 2013, 14:44:04 »
Теперь, когда мы научились летать по воздуху, как птицы, плавать под водой, как рыбы, нам не хватает только одного: научиться жить на земле, как люди.
George Bernard Shaw
Ορθοδοξία ή θάνατος! А кроме того, я считаю, что Аракчеев должен быть свободен.

Rada

  • Сообщений: 833
    • Просмотр профиля

Re: приятные цитаты
« Ответ #186 : 12 Сентябрь 2013, 20:18:04 »
Цитировать
Спор разгорелся о том, однозначно ли выражение "белая жемчужина" перворазуму, именуемому по-арабски "аль-акл аль-аввал". И являются ли абсолютность, универсальность и потенциальность тремя сторонами, с которых можно рассматривать перворазум, или же они его эманации.
Диспут длился вторую неделю. И давно наводил на Джалал ад-дина, как, впрочем, почти все подобные диспуты, глухую тоску. Казалось, ученые мужи собрались не для того, чтобы понять друг друга, выслушать и вникнуть в смысл речей, а, напротив, ждали лишь оплошности или оговорки противника, чтобы поймать его на слове и показать собственную ученость. Стоило какому-нибудь улему прервать свою речь, чтобы перевести дыхание, как тут же находился другой, только и ждавший, как бы оглушить ворохом изречений и хадисов. Не самоотверженный поиск Истины, а ристалище самолюбий, где каждый упивался своей начитанностью, логикой и умом.

Это претило Джалал ад-дину. Но диспут был назначен настоятелем медресе Сейфеддином, некогда яростным противником Джалал ад-дина, а ныне признавшим его наконец, и отказаться от приглашения значило бы проявить мстительность и высокомерие.
Едучи по улице, Джалал ад-дин снова ощутил стыд, который часто посещал его в последние годы. Время ли обсуждать, что такое белая жемчужина и равна ли она перворазуму, когда тысячи людей смотрели на мужей веры и учености с упованием, ожидая от них силы и разума, чтобы укрепить души перед лицом жизни. На что он тратил время, так скупо отпущенное каждому человеку?
Никогда еще стыд, охвативший его, не был так едок, как в тот осенний солнечный день, когда он ехал из медресе Торговцев хлопком, окруженный своими учениками. И потому, чем ближе он подъезжал к людному перекрестку, тем ниже склонялась на грудь его голова.
Мул внезапно остановился, Джалал ад-дин поднял глаза. Увидел обнаженные до локтя жилистые руки, схватившие под уздцы его иноходца, редкую бороду и сверлящий, точно шило, взгляд одетого купцом странника.

Двадцать шестое ноября 1244 года. Обычный осенний день. Не сошлись в битве в тот день великие армии, чтобы решить судьбу империй. Не взошел на престол основатель династии, которая повелевала миллионами. Не был открыт ни новый континент, ни новый вид энергии. Ничего, что поразило бы воображение и сразу заставило бы людей запомнить эту дату, не случилось в тот неимоверно далекий теперь день. Просто встретились два человека.
Но чем дальше отступает во тьму веков тот день, тем необычней кажутся последствия этой встречи.
Встреча двух людей, которые открыли себя друг в друге, поняли, полюбили, - всегда чудо, может быть, самое удивительное из всех чудес. Но день их встречи остается обычно великой датой лишь в личной судьбе этих людей.

В тот день родился для мира один из величайших поэтов земли - Джалал ад-дин Руми, воплотивший в своей поэзии верования, чувства и предания народов огромного региона и выразивший в ней с небывалой силой величие человеческого духа в его бесконечном стремлении к совершенству.
Много великих дат и славных имен забылось с тех пор. Время разрушило камни, развалило крепостные стены. Мы даже не знаем теперь, где стояло медресе Торговцев хлопком, в котором провел утро того дня Джалал ад-дин, где помещался караван-сарай Рисоторговцев, в котором провел предыдущую ночь его будущий друг. Но место, где встретились Джалал ад-дин Руми и Шемседдин Тебризи, сохранилось в людской памяти.

 

О встрече Руми с Шамсом Тебрези
  :-)
Speak to me a word that I may live

Леонид

  • Сообщений: 6928
  • Mors certa, hora incerta...
    • Просмотр профиля

Re: приятные цитаты
« Ответ #187 : 13 Сентябрь 2013, 03:38:46 »
Цитировать
Двадцать пятого дня месяца джумадалахира 642 года хиджры, или двадцать пятого ноября 1244 года, по дороге, ведущей в Конью из Кайсери, ехал одинокий путник. Мерно покачиваясь под шаг низкорослого серого осла, приметливым взглядом смотрел он на раскинувшуюся под нежарким осенним солнцем долину.

Сколько городов сельджукской державы он прошел, и все они лежали в развалинах. По обочинам безлюдных дорог валялись кости, разжиревшее воронье при виде одинокого путника не взлетало, а нехотя отступало на сиротливо опустелые, незасеянные поля. В воздухе парили ястребы и черные грифы.

Караван-сараи стояли без крыш. По ночам в горах долго и протяжно выли волки, словно вознося хвалу монгольским победам. В Эрзруме, где путник провел несколько лет, обучая грамоте детей, он не застал никого из знакомых.

Испуганные, бледные тени копошились среди развалин, да по вечерам из юрт, разбитых прямо на площадях, доносилось похожее на волчий вой пение охмелевших от кумыса монгольских воинов.
Вряд ли добрался бы он до этой долины, если бы не ахи, их напутствия и советы. От самого Тебриза ахи передавали его, как письмо, с рук на руки.

После полудня показались сперва минареты, а затем крепостные стены Коньи. Засверкали мрамором башни, украшенные львами и ангелами. Глубокий ров вокруг стен был наполнен водой, отражавшей голубизну неба. И цепные мосты через ров были опущены как ни в чем не бывало. Какая сила охранила город от пронесшегося над страной кровавого урагана?

В тени огромных вековых платанов путник остановил осла. Прежде чем войти в город, нужно было привести в порядок свою одежду и свои мысли. Он расстегнул притороченную к седлу суму, чтоб достать циновку, но тут приметил за платанами крестьянина, ведущего на поводу такого же, как у него, низкорослого осла, но с двумя глубокими корзинами по бокам. Обогнав их взглядом, путник увидел на бахче, сразу за платанами высокую груду полосатых арбузов и повернул к ней осла.

Подъехав поближе, путник спросил, нельзя ли купить арбуз.

Вместо ответа крестьянин бросился к куче, выбрал два длинных, как огромные кабачки, плода, взвесил их на ладони, похлопал по бокам и, удовлетворенный осмотром, поднес их путнику. Но от платы отказался. Брать деньги за арбуз с чужестранца - а он сразу признал, что путник едет издалека, - не приличествовало добропорядочному мусульманину.

Путник, поблагодарив, привязал осла к платану, расстелил в тени циновку, вынул из сумы ячменные лепешки, флягу и взял в руки кривой йеменский нож.

- Нагрелись! Охладить бы надо. Колодец - вот он, рядом! - услышал он за спиной. Крестьянин, нагружая арбузы на осла, исподволь следил за каждым его движением. - Только как опустить их - ведро перевернется! - продолжал тот, точно размышляя вслух.

- Просто! - ответил путник. Вытащил из сумы длинную бечеву и быстро оплел ею арбузы, как сетью. Поднял их за свободный конец, точно две громадные ягоды, и передал крестьянину. - Ловко! - не удержался тот от похвалы.

Путник промолчал. Пока арбузы охлаждались в колодце, он сел, прислонился к стволу платана и прикрыл глаза - видать, умаялся в дороге. Трудно было сказать, сколько ему лет - то ли сорок, то ли все пятьдесят. Лицо темное, редкая бороденка. Бухарской работы цветной халат свободно облегал поджарое тело. На ногах сапожки из сыромятной кожи, на голове круглая шапка, обмотанная короткой чалмой. Судя по одежде, торговец средней руки. Но взгляд не купеческий. Не оценивающий, не озабоченный, не масленый, а какой-то сверлящий, жалящий. К тому же, когда вынимал он бечеву, успел крестьянин. приметить в суме блестящий металлический набалдашник вроде тех, что надевают на посох шейхи, да тканую шапку ладьей со священными письменами. Как угадаешь, разного звания людишки шатаются нынче по дорогам.

А путник сидел, прикрыв глаза. В его памяти без всякого порядка мелькали лица. Бородатые, хитрые, тупые, жестокие, открытые. Улицы городов, развалины дворцов, дома, дороги - притомился, наверное. Но он не напрягал свою волю, хоть очень важно было ему собраться с мыслями: знал, что из беспорядочного мелькания само собой выплывет нужное слово, нужный образ. Не раз убеждался он: душа - что боевой скакун. Если хорошо обучен - вывезет, а понукания мешают.

Перед его взором возникли улицы Тебриза. Не теперешнего, придавленного ханом Хулагу, устроившего в нем свою ставку, а веселого, буйного, исступленного Тебриза его детства. Он увидел отца - простого вязальщика корзин, умершего вместе с матерью в страшный холерный год.
Вместе с отцом сидит он, семилетний, над озером. На нем не шальвары, а энтари - длинная, до пят, рубаха, чтоб не бередить свежую рану. Позавчера свершили над ним обряд обрезания. Он перенес его, даже не пикнув, и теперь сидит рядом с отцом, гордый, чувствуя себя мужчиной, ровней ему. По озеру плавают утята, ныряют на мелководье, трещат клювами, процеживают тину, а вдоль берега мечется высидевшая их курица. Кудахчет, кричит, хлопает крыльями, зовет-надрывается...
Вот и явилось видение, которого он ждал. Весь свой век до седых волос чувствовал себя путник утенком, высиженным курицей. Далеко на берегу, в отчаянии хлопая крыльями, остались и отец, даровавший ему жизнь, и шейх Абу Бекр, открывший ему путь к познанию.

Наставник Абу Бекр тоже вязал корзины, тем и кормился. Но был не простым мастером - старейшиной ремесленного братства ахи. Много благодати даровал ему шейх Абу Бекр. Все, что ведал сам, все, что досталось по традиции: устои нравственности, представления о мире и справедливости, о благе и истине. Научил ремеслу своему, так удивившему здешнего простофилю-крестьянина.

Но было в нем нечто такое, чего Абу Бекр не видел, не понимал. Да только ли он? Никто до сего дня не понимал скрытого в нем огня, не разделял до конца его мыслей, словно был он обречен от века на участь гадкого утенка среди куриц.

А ведь он затем и бросил своего шейха Абу Бекра, чтобы найти наставника, друга, который бы понял его. Поэтому покинул свой цех, родной Тебриз. Сколько дорог исходил, с какими только учеными людьми не встречался и шейхами не беседовал! И ни один не обладал ответами на его вопросы, ни один не мог понять его бунтарский дух, вытерпеть непримиримость суждений. Даже великий мудрец Ибн аль-Араби, у которого много знаний приобрел путник, и тот был ограничен. Своей наукой, своими знаниями - не мог от них отказаться. Но если наука из средства превращается в цель то и она становится завесой перед Истиной. Когда он сказал об этом Ибн аль-Араби, тот только голову склонил:

- Безжалостен хлыст твоих слов, сынок! В Багдаде беседовал путник с достославным шейхом Эвхадеддином Кирмани. Спросил его:

- Что творишь?
- Созерцаю месяц в тазу с водой!

Не в новинку был путнику темный язык арифов. Шейх подразумевал: созерцаю абсолютную, совершенную красоту истины в каждой капле воды, в любом гарнце земли. Отраженную красоту...

- Если не вскочил у тебя на шее чирей, подними голову!- молвил путник.- Погляди на небо, отчего ты не видишь месяца там?

Если не понял его Ибн аль-Араби, не снес речей его Кирмани, то чего было ждать от других?! Наверное, где-то на свете есть тот, кто мог бы понять его, стать зеркалом его души. Может быть, даже в этом городе, стены которого стоят, как стояли до монголов. Немыслимо, чтоб мир был пуст. Доколе ему быть странником в этом мире, утенком, уплывшим от высидевшей его курицы и не нашедшим себе подобных? Иначе навсегда останется тайной для мира истина, проклевывающаяся в его сердце...

- Раздели со мной хлеб, добрый человек! - молвил путник, указывая на ячменные лепешки и флягу с вином.

Крестьянин не заставил себя упрашивать. Сел рядом с циновкой. Бережно взял кусок разломленной лепешки. Подождал, пока путник откусит от своей. И застенчиво, но истово принялся жевать.

Путник срезал с арбуза верхушку, словно тюбетею.

Перевернул арбуз, одним взмахом ножа срезал другую верхушку. Точными ударами рассек арбуз вдоль и развалил его на циновке толстыми кроваво-красными ломтями.

Они трапезничали молча. Решив, что приличия соблюдены, крестьянин спросил:
- Вижу, господин издалека. Что слышно в мире?- Не осталось в мире больше терпения, и похмелье превысило меру, - ответил путник. - Разве что у вас иначе! - Он обвел рукой долину.
- И у нас два года подряд был голод, - молвил крестьянин, не подымая на собеседника глаз, как того требовала вежливость. - В нашей деревне Кямил всего двенадцать душ осталось - остальные перемерли. На сей год лучше, бог милостив.
- Бог милостив, да людишки слепы!

Крестьянин уверовал, что его собеседник - переодетый суфий. И в тон ему подхватил:
- Слепы, но не все. В Конье не счесть шейхов и подвижников, что видят бога!
Впервые ухмылка мелькнула на лице путника. Шейхи! Повидал он их на своем пути, что песка в пустыне. Вопят, точно зазывалы на базаре: "Ступайте ко мне, остригите волосы, соскоблите бороду, примите из рук моих хырку святости!" Пекутся лишь о собственной славе и святости! Подвижники! Дела им нет до целого света. Только о себе, о своей чистоте заботятся. Возгордились своей праведностью. И нет ничего страшней бесчеловечной нетерпимости праведников!

- Шейхи да суфии - разбойники с большой дороги веры! - отрезал путник. - Хлебни-ка лучше вина из фляги!

Крестьянин застыл с улыбкой на лице. Помял кулаком нос. Такие слова о шейхах! Хорош дервиш! И еще вина предлагает... Может, он воин ахи? Те и вино пьют, и суфиев не терпят.

- Не знаю. Только наш Саляхаддин, золотых дел мастер - праведный шейх. Лучше его человека не видал. Если б не он, умер бы и я от голода. Мы с ним из одной деревни...
- И сын Султана Улемов Мевляна Джалал ад-дин - тоже знающий истину шейх, - помолчав, добавил крестьянин.

Сердце прыгнуло в груди путника. Чтоб не выдать себя, он покрутил флягу в руке, поднял ее над головой. - Тебе их лучше знать! А мы перевернули вверх ногами ларец с бубенцами. И стало нам за сторожа веселье. И все одно: что кровь, что сок арбузный, что вино!

Он запрокинул голову.

Глядя, как путник привычными глотками, словно воду, пьет запретный напиток, крестьянин вдруг решил: не купец он, не суфий, не ахи. Перед ним - уцелевший, спасшийся от резни мюрид самого Баба Исхака.
Перед приходом монголов, лет пять назад, поднял Баба Исхак, человек праведной жизни, крестьянское сословие против нечестивого султана, отцеубийцы Гияседдина. Назвал себя расуллулахом-посланником Аллаха.

Догадка, осенившая крестьянина, придала ему невиданную смелость. Щеки его зарделись, даже пятно на щеке побагровело. Он протянул руку к фляге:

- Кто нам друг, тот пайщик в добыче! - то был клич восставших людей Баба Исхака, с которым они забирали города. Глядя, как скривился крестьянин после одного глотка - с непривычки, видать, слишком крепким показалось ему пальмовое вино, - путник ответил:

- Для зрелого мужа добыча - лишь сердце его. И нет в той добыче пайщиков - она безраздельно отдана другу.

Он встал, давая понять, что разговор закончен. Собрал циновку. Подойдя к колодцу, почистил одежду. Сполоснул руки. Омыл лицо. И, расспросив крестьянина о городских караван-сараях, двинулся к воротам Халкабегуш, навстречу своей судьбе.

Он давно уже не останавливался ни в дервишских обителях - ханаках, ни в медресе. В обителях нужно было подчиняться порядкам, установленным шейхом, участвовать в маджлисах. Он не желал стеснять своей свободы и к тому же не принадлежал ни к одному из суфийских толков. Он был не из них.

В медресе ему по праву хозяев могли задавать вопросы или втянуть в богословский спор. Он не желал, да и не умел отвечать в любое время на любой вопрос, как записные улемы. А если бы стал говорить своим языком то, что думал, его, чего доброго, зачислили бы в еретики. Опыт у него был. Он успел обойти многие мусульманские города, нигде не задерживаясь подолгу. Не зря прозвали его Летающим.

К тому же в ханаках и медресе его могли узнать, а он вовсе этого не желал. Ему нужна была свобода - от известности и славы, от обрядов и уставов, от пустых разговоров и отвлеченных бесед. Он был странником, а странникам подходят караван-сараи.

Он не торопился. За долгие годы странствий вошло у него в привычку, прежде чем начинать какое-либо дело, проводить один день сидя на улице, а второй - бродя по базару. Приметливому взгляду бывалого странника за эти два дня открывалось главное - чем и как живет город. И без особых усилий случай всегда посылал ему нужные встречи. Сквозь толпу по улице пробирались ослики с вязанками дров, корзинами, бурдюками с ключевой водой. Кричали водоносы, продавцы шербетов, мелочные торговцы. Словом, жизнь текла как везде и повсюду, и можно было бы подумать, что не было и в помине ни монголов, ни голода, если бы в толкотне этой не чувствовалось подавленности, какой-то приниженности. Голоса торговцев звучали громко, но не весело, саррафы потирали руки скорей по привычке, чем от удовольствия после хорошей сделки. И на лицах прохожих, стоило им остаться наедине со своими мыслями, часто ловил o путник скорбь и задумчивость.

Но вот по толпе прошло волнение. Словно ветер пронесся над тростником - все головы повернулись в одну сторону. Не монгольский ли нойон, не султан, не вельможа ли скачет, подумалось было путнику, но тут до его слуха долетело имя:

- Едет Мевляна Джалал ад-дин! - это имя он услышал впервые лет десять назад в Дамаске. Потом все чаще долетало оно до него. то в Халебе, то в Эрзруме, то в Кайсери, то в Тебризе, пока не позвало в путь.

Он встал с циновки и двинулся к середине, мостовой, Верхом на высоком муле-иноходце к перекрестку приближался улем, окруженный мюридами и учениками, сопровождавшими его пешком по обе стороны, слева и справа, точно пешие воины знатного всадника. Окладистая, лопатой, темная борода лежала на груди. На правое плечо свисал конец чалмы. Руки, державшие повод, упрятаны в широкие рукава хырки. Лицо смуглое. Глаза опущены, точно не замечает устремленных на него взглядов, не слышит почтительного, но громкого шепота, которым произносят его имя. То ли в самом деле погружен в себя, то ли тяготится людским вниманием. Растолкав локтями толпу, путник выскочил вперед.

Вскинулся к морде иноходца - от резкого движения рукава халата соскользнули до локтя, обнажив жилистые, точно сплетенные из вервия, руки, - и схватил мула под уздцы. ***

В ту памятную субботу Джалал ад-дин был снова приглашен на диспут в медресе "Пембе Фурушан", построенное на пожертвования цеха торговцев хлопком.

Темой диспута были два хадиса. Пророк Мухаммад сказал: "Первое, что сотворил Аллах, - белая жемчужина". И сказал еще: "Первое, что сотворил Аллах, - разум".

Спор разгорелся о том, однозначно ли выражение "белая жемчужина" перворазуму, именуемому по-арабски "аль-акл аль-аввал". И являются ли абсолютность, универсальность и потенциальность тремя сторонами, с которых можно рассматривать перворазум, или же они его эманации.

Диспут длился вторую неделю. И давно наводил на Джалал ад-дина, как, впрочем, почти все подобные диспуты, глухую тоску. Казалось, ученые мужи собрались не для того, чтобы понять друг друга, выслушать и вникнуть в смысл речей, а, напротив, ждали лишь оплошности или оговорки противника, чтобы поймать его на слове и показать собственную ученость. Стоило какому-нибудь улему прервать свою речь, чтобы перевести дыхание, как тут же находился другой, только и ждавший, как бы оглушить ворохом изречений и хадисов. Не самоотверженный поиск Истины, а ристалище самолюбий, где каждый упивался своей начитанностью, логикой и умом.
Это претило Джалал ад-дину. Но диспут был назначен настоятелем медресе Сейфеддином, некогда яростным противником Джалал ад-дина, а ныне признавшим его наконец, и отказаться от приглашения значило бы проявить мстительность и высокомерие.

Едучи по улице, Джалал ад-дин снова ощутил стыд, который часто посещал его в последние годы. Время ли обсуждать, что такое белая жемчужина и равна ли она перворазуму, когда тысячи людей смотрели на мужей веры и учености с упованием, ожидая от них силы и разума, чтобы укрепить души перед лицом жизни. На что он тратил время, так скупо отпущенное каждому человеку?
Никогда еще стыд, охвативший его, не был так едок, как в тот осенний солнечный день, когда он ехал из медресе Торговцев хлопком, окруженный своими учениками. И потому, чем ближе он подъезжал к людному перекрестку, тем ниже склонялась на грудь его голова.

Мул внезапно остановился, Джалал ад-дин поднял глаза. Увидел обнаженные до локтя жилистые руки, схватившие под уздцы его иноходца, редкую бороду и сверлящий, точно шило, взгляд одетого купцом странника.

***

Двадцать шестое ноября 1244 года. Обычный осенний день. Не сошлись в битве в тот день великие армии, чтобы решить судьбу империй. Не взошел на престол основатель династии, которая повелевала миллионами. Не был открыт ни новый континент, ни новый вид энергии. Ничего, что поразило бы воображение и сразу заставило бы людей запомнить эту дату, не случилось в тот неимоверно далекий теперь день. Просто встретились два человека.

Но чем дальше отступает во тьму веков тот день, тем необычней кажутся последствия этой встречи.

Встреча двух людей, которые открыли себя друг в друге, поняли, полюбили, - всегда чудо, может быть, самое удивительное из всех чудес. Но день их встречи остается обычно великой датой лишь в личной судьбе этих людей.

Два человека, встретившиеся в Конье семьсот с лишним лет назад, не только открыли себя друг в друге, они совершили еще одно великое открытие - Человека для Человечества. Не будь этой встречи, по-иному чувствовали, думали бы десятки миллионов людей - от Средней Азии на севере до Аравии на юге, от Индонезии на востоке до Северной Африки на западе.
Для второй природы человека, именуемой "культура", этот день имел такое же значение, как день встречи Сократа и Платона, Шиллера и Гёте.

В тот день родился для мира один из величайших поэтов земли - Джалал ад-дин Руми, воплотивший в своей поэзии верования, чувства и предания народов огромного региона и выразивший в ней с небывалой силой величие человеческого духа в его бесконечном стремлении к совершенству.

Много великих дат и славных имен забылось с тех пор. Время разрушило камни, развалило крепостные стены. Мы даже не знаем теперь, где стояло медресе Торговцев хлопком, в котором провел утро того дня Джалал ад-дин, где помещался караван-сарай Рисоторговцев, в котором провел предыдущую ночь его будущий друг. Но место, где встретились Джалал ад-дин Руми и Шемседдин Тебризи, сохранилось в людской памяти.

Если вам придется побывать в Конье, разыщите здание отеля "Сельджук-палас" неподалеку от центра. Встаньте у его угла, напротив дома министерства просвещения: Мардж аль-Бахрайн-так назвали люди это место. "Встреча двух морей". Двадцать шестого ноября 1244 года.

***

Без зеркала, будь то отполированный металл или водная гладь, не может человек увидеть своего лица. Без другого человека не может он познать себя, ибо как родовое существо человек осуществляет себя и осознает лишь через других людей.

Но человек не зеркало. Он и отражатель, и излучатель. И субъект, и объект одновременно. И потому отношения двух людей, а в особенности таких, как Джалал ад-дин и его новый друг, есть сложнейший психологический процесс самопознания.

Но как странны, а порой незначительны бывают слова, по которым мы узнаем в другом человеке самого себя, свое собственное продолжение в мире, или, выражаясь старомодным языком, родственную душу?!

Эти слова часто служат лишь знаком, неприметной для стороннего взгляда меткой. "Слово, - говорил Джалал ад-дин Руми, - одежда. Смысл - скрывающаяся под ней тайна".

***

Двадцать шестого ноября 1244 года они сразу же заговорили о главном. Но слова, в которые был облечен вопрос, столь же важный для них, как и для нас, за семь столетий успели настолько обветшать, что не удерживают более смысла. Чтобы постичь скрывающуюся за ними тайну, нужно как-то представить себе ту структуру мышления, которая была ими обозначена.

Все так же крепко держа под уздцы мула и не спуская глаз с Джалал ад-дина, путник спросил:

- Эй, меняла мыслей и смыслов того и этого мира! Скажи, кто выше - пророк Мухаммад или Баязид Бистами? Баязид Бистами, живший в IX веке подвижник, был одним из столпов суфизма. Он первым обнаружил, что углубление в размышления о единстве божества может вызвать чувство полного уничтожения собственной личности, подобное растворению "я" влюбленного в "я" возлюбленной. Он говорил: "Я сбросил самого себя, как змея сбрасывает свою кожу. Я заглянул в свою суть, и... о, я стал Им!" Такое состояние Баязид назвал "фана" - уничтожение, небытие, которое впоследствии большинство суфийских школ признало целью путника, проходящего тарикат. Правоверное духовенство усмотрело в словах Баязида претензию на божественность, объявило его гяуром - неверным, изгнало из родного города. Для суфиев, однако, Баязид Бистами стал высочайшим авторитетом и удостоился титула "Султан аль-арифин", то есть Султан Познавших.
Тем не менее вопрос, заданный незнакомцем, да еще посреди людной улицы, был кощунственной дерзостью. Одно дело - суфийский шейх, пусть даже такой, как Султан Познавших, и совсем другое - сам посланник Аллаха Мухаммад. И Джалал ад-дин ответил, как на его месте ответил бы любой правоверный шейх или улем:

- Что за вопрос? Конечно, Мухаммад выше!

Шемседдин, без сомнения, ждал такого ответа. Но в нем-то и заключалась ловушка. Тонкая улыбка заиграла на его губах.

- Ладно, - сказал он. - Но почему тогда Мухаммад говорит: "Сердце мое покрывается ржавчиной, и по семидесяти раз в день я каюсь перед господом моим!" А Баязид утверждает: "Я очистился от всех несовершенных качеств своих, и в теле моем нет ничего кроме бога. Преславен я, преславен я, о, сколь велик мой сан!" Джалал ад-дин выпрямился как от удара. Незнакомец, выходит, не только дерзок, но и весьма не прост. Быть может, он бился над тем же, над чем бьется мысль его, Джалал ад-дина: абсолютность Истины и относительность познания ее.

Прежде чем ответить, Джалал ад-дин, уже не скрывая волнения, долгим взглядом посмотрел в глаза незнакомцу. Его волнение передалось путнику. Впоследствии Шемседдин вспоминал: "Он сразу постиг совершенство и полноту моих слов, и не успел я договорить, как почувствовал, что опьянел от чистоты его сердца".

- Мухаммад каждый день одолевал семьдесят стоянок, - ответил Джалал ад-дин. - И каждый раз, достигнув новой ступени, каялся в несовершенстве познания, достигнутого на предыдущей. А Баязид вышел из себя от величия достигнутой им одной-единственной стоянки и в исступлении произнес эти слова...

***

Кто выше, Мухаммад или Баязид?.. Если не понимать скрывающегося за этими словами смысла, вопрос кажется не менее бессодержательным, чем спор христианских богословов о том, сколько ангелов может поместиться на острие иглы, или диспут о белой жемчужине и перворазуме, в котором в тот день участвовал Джалал ад-дин. Но, по сути, Шемседдин спрашивал о другом: состоятельны ли претензии на постижение абсолютной истины, или же всякое познание относительно и каждая новая ступень есть отрицание предыдущей? Таков был смысл его вопроса, если перевести его на язык современности. Вопроса, на который до встречи с Джалал ад-дином ни от кого не получал он вразумительного ответа.

***

Услышав ответ, Шемседдин испустил вопль и без чувств упал на землю. По крайней мере так описывают со слов очевидцев эту сцену старинные хроники.

В наш век гипертрофированного рассудка цивилизация приучила нас к сдержанности в выражении чувств. Форма, однако, неотделима от содержания. Мы неизмеримо больше знаем, вероятно, мыслим в массе логичнее, стройнее, но чувствуем ли мы с той же силой, что и люди тринадцатого века? "Всякая потеря есть приобретение, - говорил Джалал ад-дин Руми. - Всякое приобретение есть потеря..."

Он соскочил на землю, склонился над путником. Растер ему запястья, несколько раз развел и сложил ему руки на груди. Шемседдин пришел в себя. Встал. Они обнялись. Ничего не понимая, с изумлением глядели на эту сцену толпа, ученые улемы, мюриды Джалал ад-дина.

Он взял путника под руку и пешком направился вместе с ним к дому золотых дел мастера Саляхаддина. Здесь они уединились для беседы.

Три месяца без перерыва продолжалась беседа Джалал ад-дина Руми и Шемседдина Тебризи. Когда минули эти месяцы и над Коньей подули первые весенние ветры, всем, кто знал Джалал ад-дина, показалось, что он умер, а в его облике родился другой человек.

"Нежданно явился Шемседдин, - вспоминал впоследствии сын поэта Велед, - и соединился с ним. И в сиянии его света исчезла тень Мевляны... Когда узрел он лицо Шемса, открылись ему тайны, стали ясными как день. Он увидел никем не виданное, услыхал никем не слыханное. И стало для него все едино: что высокое, что низкое. Призвал он Шемса к себе и сказал: "Послушай, мой падишах, своего дервиша. Мой дом недостоин тебя, но я полюбил тебя верной любовью. Все, что есть у раба, что достанут его руки, принадлежит его господину. Отныне это твой дом!" ...Мевляна был очарован его обликом, его не поддающейся определениям чистотой, его речью, полной тайн, как море жемчужин, его словом, вдыхающим жизнь в свободного человека... Никуда не являлся он без него. Если не видел его лица. лишался света очей своих. Не расставался с ним ни днем, ни ночью. Невыносима сделалась ему разлука с ним. Точно стал он рыбой, живущей в его море. Шемседдин позвал его в такой мир, какой и во сне не снился ни тюрку, ни арабу. Что ни день, читал он ему поучения и сделал явным новое знание. Мевляна и без того был исполнен сокровенного знания. Но то, что открыл ему Шемс, было иным, совсем новым знанием..."

Никому не ведомо, о чем говорили они в своем уединении. Как видно из его слов, не ведал этого и сын поэта. Но в течение года с лишним по приказанию Джалал ад-дина все рассказы и изречения, каждое слово Шемседдина, сказанное публично, записывалось "писарями тайн". Эти записи затем составили книгу "Макалат" ("Беседы"), которая в списках дошла и до наших дней. Книга эта осталась в черновиках; в списках много разночтений. Да и слова и образы, которые употребляет Шемседдин, весьма туманны, аллегоричны. Он сам сознавал это. "Ни повторить, ни следовать моим словам не в силах подражатель - говорил он. - Они темны и сложны. Могу их повторять сто раз, и каждый раз в них обнаружится иной смысл. Меж тем главный смысл остается девственно-непорочным, никем не понятым".

Целиком [почти]  :-)
Ορθοδοξία ή θάνατος! А кроме того, я считаю, что Аракчеев должен быть свободен.

Леонид

  • Сообщений: 6928
  • Mors certa, hora incerta...
    • Просмотр профиля

Сеид Бурханаддин, Тайновидец
« Ответ #188 : 13 Сентябрь 2013, 09:26:47 »
Как-то вечером после беседы Сеид Бурханаддин вместе с мюридами углубился в размышления. За стенами дули пронзительные ветры. Языки пламени плясали на углях мангала. Не отрывая взгляда от углей, не поворачивая головы, Сеид неожиданно сказал:

- Дайте Зие жаренной баранины!

Зия – молодой мюрид, сидевший позади всех, вскрикнул, пал ниц, точно уличенный в преступлении. Каким чудом шейх угадал мысли, которые он не успел подавить в себе, глядя на раскаленные угли мангала!?

Дервиш из Египта, остановившийся в медресе и присутствовавший на беседе Тайновидца, с бесцеремонностью чужеземца решился спросить, как удалось шейху сотворить это чудо.

- Очень просто, - ответил Сеид. – У меня самого вот уже двадцать лет нет никаких желаний. Сердце мое – чистое, незамутненное зеркало. И если в нем появилось желание, то, значит, оно отражение желания другого. Чьего – узнать нетрудно. Это ведь мои мюриды!
 
Ορθοδοξία ή θάνατος! А кроме того, я считаю, что Аракчеев должен быть свободен.

Rada

  • Сообщений: 833
    • Просмотр профиля

Re: Сеид Бурханаддин, Тайновидец
« Ответ #189 : 13 Сентябрь 2013, 11:18:58 »

- Дайте Зие жаренной баранины!

Для меня это стало пять минут назад крылатой фразой.  :-) Вчера на тем текстом думала, как же вставить самое-самое, он же мне весь нравится.
А тут "шейх"-Леонид, ничтоже сумняшеся... :-D
Speak to me a word that I may live

Rada

  • Сообщений: 833
    • Просмотр профиля

Re: приятные цитаты
« Ответ #190 : 13 Сентябрь 2013, 11:24:20 »
Цитировать
Шамседдин раскрыл таившиеся в Джалал ад-дине неведомые дотоле ему самому силы, придавленные тройным гнетом - авторитетом отца, книжной ученостью и суфийским самосовершенствованием под началом Сеида Тайновидца. Эти силы оказались настолько могучими, что не иссякли, а, напротив, обрели взрывную мощь. Шамседдин первым увидел эти силы и "приоткрыл крышку". И тогда на весь мир зазвучал голос бубна в сердце Джалал ад-дина. Слезы и стенания сменялись гимнами радости быть на Земле человеком, гордостью за человека, верой в его величие и всемогущество. Здравым смыслом простолюдина Шамседдин понял, как многим ученым мужам книги заслонили окно в мир! Живую жизнь облекли они в саван мертвых догм. И поэтому, увидев его с книгой отцовских поучений, кричал он, как одержимый: "Не читай! Не читай!"
Шамседдин упорно отвращал его взор от созерцания месяца, отраженного в тазу, указывая на месяц в небе.

Руми и Шамс стали неразлучны. Их Дружба сама стала одной из исторических загадок  мистического суфизма. Её невозможно объяснить с позиции здравого смысла: Руми было 37 лет, Шамсу за 50. Дуэт из двух слившихся нот, влюблённый ученик и возлюбленный учитель, существование и несуществование, свет и его источник, присутствие и отсутствие - все нормальные социальные разграничения исчезли.
Руми мог провести вдвоём с Шамсом несколько месяцев подряд в мистическом дуэте (сохбет), не видя других людей, игнорируя обязанности отца, мужа, учителя, главы школы, придворного Султана, отдаваясь совместному духовному общению и медитации. Старший сын Руми - Султан Валед писал, что Шамс в своём духовном развитии прошел все возможные человеку стадии экстатической влюблённости в Бога и стал "котб-е хама ма шуган" - или «Посохом Возлюбленного».
Шамс презирал начётчиков и формальных знатоков Корана и, сознательно избегая их общества, жил в караван-сараях, с бездомными дервишами. Он быстро стал заметным доминирующим явлением в и без того интенсивной и конкурентной духовной жизни Коньи. Многие студенты других духовных наставников перебежали к Шамсу. Любимые ученики Руми - его сын, Султан Валед, и личный писец, Хусам Челеби, тоже стали студентами Шамса. Эта экстатическая дружба вызвала трения в религиозной общине Коньи. Другие теологи и студенты Руми почувствовали себя заброшенными, семья Руми взбунтовалась, младший сын Руми - Алаэддин - стал угрожать Шамсу смертью. И Шамс исчез. По мнению исследователей творчества Руми, именно после этого первого исчезновения Шамса и началось превращение Руми в поэта-мистика.
Speak to me a word that I may live

Н И К И Т А

  • Сообщений: 784
    • Просмотр профиля

Re: приятные цитаты
« Ответ #191 : 13 Сентябрь 2013, 13:36:08 »
Цитировать
В тот день, когда умру, вы не заламывайте руки.
Не плачьте, не твердите о разлуке!
То не разлуки, а свиданья день.
Светило закатилось, но взойдет.
Зерно упало в землю — прорастет!

Владимир Б.

  • Сообщений: 1735
    • Просмотр профиля

Re: приятные цитаты
« Ответ #192 : 13 Сентябрь 2013, 23:27:25 »
Цитировать
По существу...

Ваша жизнь - сплошное вранье, порнуха, бытовуха, интернет-зависимость и сотово-мобильное рабство. Ну разве я не прав? Вот скажите мне, вы когда-нибудь совершали что-нибудь по настоящему из ряда вон? Никогда. И не сможете.

Знаете почему? Потому что все это находится за пределами вашей зоны комфорта. Вы упакованы в нее. Как в полипропиленовый мешок. Вы куски мяса, зажатые рамками быта и работы. Или я не прав? Может, я ошибаюсь? Поправьте меня. Например, можете подарить свой мобильник первому встречному? А? Вопрос на засыпку. Можете прямо сейчас отформатировать винт на вашем компьютере? Стремно? А знаете, почему вы этого не сделаете? Потому что это равноценно самоубийству. Вы без этого не существуете.

© Mr. Freeman
"Спасение=Истинное Смирение. На этом стоит и Святое Писание, и Святое Предание, в этом всё Христианство."

Грация

  • Сообщений: 2673
    • Просмотр профиля

Re: приятные цитаты
« Ответ #193 : 15 Сентябрь 2013, 20:22:50 »
Надо посмотреть внутрь себя и задать простой вопрос: что сопротивляется внутри новым знаниям? Обычно это страх, лень и невежество. Троица сия (своими корнями) живет в подсознании. Как ум может обнаружить корни, если он занимается оправданием плодов?

http://www.hesychasm.ru/forum/index.php?topic=2487.0

Н И К И Т А

  • Сообщений: 784
    • Просмотр профиля

Re: приятные цитаты
« Ответ #194 : 18 Сентябрь 2013, 00:51:09 »
Цитировать
«Некоторые вещи (дни, минуты) я не вспоминаю, а помню, как если бы они сами жили во мне. В эти минуты дана была некая абсолютная радость. Радость ни о чем, радость оттуда, радость Божьего присутствия и прикосновения к душе. И опыт этого прикосновения, этой радости <…> потом определяет ход, направление мысли, отношение к жизни и т. д. Например, та Великая Суббота, когда перед тем как идти в церковь, я вышел на балкон и проезжающий внизу автомобиль ослепляющее сверкнул стеклом, в которое ударило солнце. Все, что я всегда ощущал и узнавал в Великой Субботе, а через нее — в самой сущности христианства, вспыхнуло, озарило, явилось в то мгновение. Вечная жизнь — это не то, что начинается после временной жизни, а вечное присутствие всего в цельности. Все христианство — это благодатная память, реально побеждающая раздробленность времени, опыт вечности сейчас и здесь».
А. Шмеман. Дневники.