Вы говорите, что первоисточник виденья чужих грехов -это познание, в первую очередь своих. Вот тут, мне думается все наоборот. Почему-то сначала мы видим только чужие согрешения.
Нет, я этого не говорил, вернее, не писал. Я писал, что люди "могут распознать этот грех в других, как и многие другие, которыми были одержимы сами".
Вы пишете, что "почему-то сначала мы видим только чужие согрешения". Но если я когда-то лгал, то разве я об этом не знаю? И если я теперь услышу ложь, сам уже не будучи лжецом, то разве ее не распознаю? Ведь у меня был соответствующий опыт.
Еще раз повторюсь - если мы и видим чужие грехи, то это вовсе не значит, что мы тоже
до сих пор одержимы ими. Мы
были одержимы ими и потому они нам знакомы. Как если бы я, скажем, перестал пить кофе и увижу другого пьющего его, разве я не вспомню его вкус и не узнаю, что это кофе, даже не прикоснувшись к нему? Познав грех мы так же сможем распознать его в других.
У меня к вам вопрос, Апостол Павел был чист сердцем? Если да, то он, по вашим словам, должен был видеть "во всем и во всех одну чистоту". Как же тогда тот же самый Апостол Павел писал что, "люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны, непримирительны, клеветники, невоздержны, жестоки, не любящие добра, предатели, наглы, напыщенны, более сластолюбивы, нежели боголюбивы..." Ведь получается, что он видел всю эту нечистоту в людях? Получается, что чистое сердце все же видит нечистоту в ближних? Был ли он одержим этими грехами, чтобы уметь распознать их в других? Не думаю. Возможно, некоторыми и был до своего обращения. Как же он распознал другие? Думается потому, что чистое сердце то как раз и видит все чисто, без помрачения. До покаяния люди не видят своих грехов из-за помрачения, поэтому грехи других как бы указывают на нечто сходное в них самих, на что следовало бы обратить внимание. После покаяния, однако, картина несколько меняется - человек оставляет греховную жизнь (пусть и не сразу и не до конца), но видение грехов в других от этого не умаляется, умаляется осуждение других за эти грехи, поскольку есть познание своих собственных, подобных грехов. Теперь видение греха в другом как бы меняет направление внимания - оно не сосредотачивается на другом, на его грехе, а возвращается внутрь, к себе, в поиске того же самого в себе самом и если не находит соответствия (скажем, подобный грех был оставлен), человек все равно окаявает самого себя за то, что был им тоже когда-то одержим и страшится, как бы опять не впасть в него.
Таковы мои мысли на этот счет.
