Даниел Петрика о Георгии Чистякове
http://tapirr.livejournal.com/1556261.html Вот отрывок оттуда:
"Как и многие в Румынии, я и мои московские друзья, бельгийские дипломаты (потомственные аристократы русского происхождения, ещё из первой волны эмиграции) полагали, что станем свидетелями исторического возрождения России. России, которую я себе представлял, читая о преподобном Серафиме и Оптинских старцах, России, которую я мечтал увидеть глазами Странника, России, грубо вырванной из цивилизационного процесса унылой осенью 1917 года…
Но то, что мне дано было увидеть в Москве, сильно отличалось от моих представлений!
Действительно, открылось много храмов, в которые пришло молодое поколение. Живя на Пятницкой улице, я бывал во всех церквях Замоскворечья. Но большинство людей, которых я видел там, были сосредоточены на самих себе, они как будто старались следовать определённым внешним шаблонам, как если бы участвовали в театральной пьесе или съёмках художественного фильма. Я пытался я с ними заговорить, но чувствовал в них настороженность, а потом следовал вопрос: «Кто Ваш духовник?» Когда же я отвечал, что мой духовник о. Софиан, мне говорили, что такого не знают, и настороженность переходила в недоверие: «A, так вы, наверное, новостильник?»
Бывал я на богослужениях и в близлежащих монастырях. При входе в Ново-Спасский монастырь какой-то бородатый персонаж меня остановил и спросил не еврей ли я. Услышав, что румын, он сказал, что католикам в православном храме делать нечего и только когда я подробно ему объяснил, что в Румынии, по последней переписи, 85% православных и что я тоже православный, как и мои родители и деды, он, недоверчиво посмотрев, разрешил всё же войти. В другой раз там же мне сунули в руки газету «Земство» про масонов, мировой сионистский заговор и т.д
Познакомился я и с настоятелем Соловецкого подворья, куда некоторое время тоже ходил по воскресениям и в праздники, и, благодаря его любезности, смог посетить летом Соловецкий монастырь. Но, однажды, увидев номер моего автомобиля*, припаркованного у подворья, он как-то смутился, после чего стал меня избегать.
Бывал я и в храме, что во дворе «Дома на набережной» среди остатков старинного монастыря времён Иоанна Грозного. Там, при входе, от меня требовали, чтобы я вынимал из брюк рубашку, и прикладываясь к иконе, обязательно вычитывал специальную молитву, написанную на картонке, а перед причастием соблюдал ещё более сложный церемониал.
И везде я чувствовал себя перед Престолом Божиим одиноким, как если бы кроме меня в церквах никого не было, да и люди, которые там стояли рядом, тоже были как-то каждый сам по себе; после богослужения они либо отворачивались, собираясь небольшой компактной кучкой в углу в храме, либо вообще, не обращая внимания друг на друга, расходились по домам. В Румынии я никогда себя так не ощущал. Я предполагал, что, вероятно, либо это такая традиция - общаться только с Богом и не контактировать никак между собой, либо северный темперамент людей, либо сосредоточение над тем, чтобы осмыслить и понять подчас трудновоспринимаемый богослужебный славянский текст…"
