Проблема существует, бессмысленно делать вид, что ее нет.
"Очень интересное явление — когда подавленная сексуальность выходит наружу в “несексуальной” деятельности. Например, в разговорах (крайнее проявление — “секс по телефону”, по аське и т.п.). Люди, лишённые секса, склонны говорить о нём и обо всём с ним связанном, причём с особями противоположного пола. Это замечали даже участники православнейшего из форумов, где в каждый пост, как ростки по весне, снова и снова поднимаются темы о женской физиологии, супружеских отношениях, допустимости орального секса и т.п.. Не до поста, не после, а именно во время — как раз когда никакого секса православным не положено*, наоборот, надо возносить свои мысли к горнему и очищаться душой.
То же стремление “поговорить о сексе” c женщинами есть, как я сегодня окончательно убедилась, и у монахов. Конечно, деятельность известного аббатуса давно наводила на такие мысли. Но слова Патриарха Московского и всея Руси Алексия II окончательно развеяли все сомнения. Вот что он говорит: “Печально, что некоторые священники, в основном иеромонахи, считая исповедь по таким брошюрам [«Чинопоследование исповеди», «Таинство Покаяния» и т.п. — Е.К.] углублённой и исчерпывающей, активно пользуются ими при совершении Таинства Покаяния без учёта возраста, пола, положения человека в обществе. Можно себе представить, как чувствует себя невинная пятнадцатилетняя девочка, когда, называя вещи своими именами, ей задаются вопросы о содомском грехе и тому подобном, или порядочная семейная женщина, когда такого рода духовник начинает расспрашивать об интимных подробностях её супружеских отношений. Причём это особенно характерно для младостарцев и монашествующего духовенства.”**
Тут, во-первых удивляет спокойствие, с которым патриарх говорит о наличии у исповедников из монахов явно выраженного желания сексуальных разговоров и сексуальных признаний от женщин. Думаю, к просмотру монахами эротики отношение у иерархов совсем иное, хотя подложка обоих этих действий одинакова: замещающее удовлетворение сексуальных желаний. А во-вторых, здесь, думается, видно ещё одно проявление подавленной сексуальности — садистское наслаждение стыдом женщины. Вырывать постыдные признания у покрасневшей девушки, вызывать у женщины стыд и смущение — случайно ли, что этим злоупотребляют именно монахи, которым кроме исповеди никакие другие взаимодействия с женским полом не доступны? Монах при этом ещё и утверждает своё превосходство над исповедующейся: сам-то он как бы не имеет этого греха, ибо воздержан, чист и целомудрен. Рассказывать о своих “грязных” поступках “чистому” человеку — весьма унизительно.
Вырывание монахами постыдных признаний у женщин живо напоминает мне ещё одно очень сексуальное действие, которое производили монахи (на этот раз католические) над женщинами. Я говорю об инквизиции и охоте на ведьм. На дознании и пытках должны были обязательно присутствовать два инквизитора (монахи). Сам же процесс проверки, не ведьма ли это, начинался с того, что женщину раздевали догола.*** Во время всех пыток она также оставалась совершенно обнажённой. Весь этот антураж, как и виды пыток, которые применялись к женщинам, пропитаны не просто садизмом, но садизмом с яркой сексуальной окраской. Представьте: двое монахов, целибатов, сидят и наблюдают, как перед ними раздевают догола женщину, как палач тыкает в её тело иголкой, растягивает на дыбе, слушают её крики и стоны, смотрят, как её тело извивается от боли, и время от времени задают вопросы и дают распоряжения, какую пытку применить и когда закончить. Остаётся только догадываться, какие чувства они при этом испытывали.
В призывах и даже требованиях одного небезызвестного монашествующего, чтобы женщина шла на смерть и жертвовала собой, если уж забеременела, проглядывает тот же самый монашеский садизм, что был у инквизиторов. Та же жажда властвовать над женским телом и желание страданий и смерти “виновной” (особенно по сравнению с ним, “чистым”) женщине.
Конечно, инквизиция — это средневековый ужас и ничего подобного в православии не было и нет. Но всё же желание овладевать женщиной и её телом через подчинение его своему руководству, разговоры о сексе, вызывание у неё стыда и смущения — всё это, на мой взгляд, общие черты одного явления — подавленной сексуальности. Сексуальность — чрезвычайно мощная энергия. Если она не трансформируется, а только подавляется, то она всё равно будет находить выход, только в искажённом почти до неузнаваемости виде.
Я не считаю воздержание чем-то плохим. Это такой же инструмент совершенствования, как любой другой. Проблема возникает тогда, когда человек становится воздержником не добровольно, а потому, что к окончанию семинарии не получилось найти жену, потому что старец приказал, или потому что в белом духовенстве далеко не продвинешься. Принудительный целибат часто выходит боком, точнее, это подавленная сексуальность выходит в весьма изощрённых и часто неприглядных формах."
