про действие в сердечной области ясно ... там вертеп страстей ... многие отцы последних времен советовали не увлекаться "техническими" аспектами молитвы. И все же некоторая осведомленность по поводу места, внимания и т.п. вопросах должна быть.
Как я думаю (это может быть в определенной степени индивидуально), лучшее место для молитвы -- верхняя часть груди (выше левого соска), а внимания -- нижняя часть сердца. Подобно тому, как это сказано у Лествичника: "Сидя на высоте [то есть в верхней части сердца. -- Е.], наблюдай [нижнюю часть сердца], если только знаешь это; и тогда увидишь, как и когда, откуда, сколь многие, и какие тати хотят войти и окрасть твои грозды. Когда страж сей утрудится [то есть внимание ослабевает], то встает и молится [поражает врагов Иисусовой молитвой из верхней части сердца]; а потом опять садится и мужественно принимается за первое дело [то есть за созерцание]" (Слово 27: 22-23).
Верхняя часть сердца -- словесная, там звучит наш внутренний голос, когда мы разговариваем про себя. Нижняя часть сердца, как Вы правильно заметили, вертеп страстей. Там заключается пожелательная сила души, в нашем теперешнем состоянии -- порабощенная страстями. Там совершается волевой процесс; можно было бы сказать, что это место нашего "я", нашей ипостаси, если бы не разобщенность всех составов падшего человека: одно "я" у него находится в голове, а другое -- в сердце. Задача правильной аскетики -- соединить разобщенные части человеческого естества, то есть ум с сердцем, а вместо вертепа страстей установить престол. Престол -- это "сокровенный сердца человек", единение душевно-телесных составов человека, на котором восседает Христос, подобно тому как апостол говорит: "Не я живу, но живет во мне Христос". Как только престол воздвигнут и образуется в единении умно-волевого начала "сокровенный сердца человек", он берет на себя иго Христово, о котором сказано: "Иго Мое благо, а бремя легко есть". С этого момента подвижник не один, а их уже два: он может наблюдать самого себя в сердце, "светлого и исполненного разумения". Он оставляет попечение о себе, о житейских благах и собственное разумение и все оставляет на "внутреннего человека", перекладывая бремя на другого. Поэтому и говорится о таком состоянии, что бремя для него легко есть, а иго Христово -- благо. Не только разделение умного и волевого начала для подвижника в таком состоянии исчезает, но и разделение полов, и это служит важным признаком его истинности. Относясь ко всем людям одинаково ровно, он опытно познает, что такое целомудрие, ощущая себя в этом отношении чем-то вроде ребенка. Он чувствует, что единство его состава, такое как было у первобытного Адама, во Христе восстановлено, но какая-то завеса все еще продолжает скрывать от него самого Христа.
Не надо слишком обольщаться по поводу этого состояния: оно, в какой-то мере, знакомо и другим традициям, от которых Христос тоже скрыт как бы завесой.
"Мне стали безразличны мое здоровье и здравый смысл с тех пор, как сердце вложило свои вожжи в Твою длань" (Хафиз).
"Я подчиняюсь своему сердцу, а сердце не подчиняется мне".
"Сердце затворяет дверь похоти и вожделения".
Это состояние еще не благодатное (или не совсем благодатное), оно приобретено собственными усилиями (хотя и не без божественной помощи). Но из него самого уже относительно хорошо видно, какие усилия и в каком направлении нужно прилагать, чтобы его достичь. Во-первых, нужно очищать сердце по тому способу, как это сказано у Лествичника. Сердце, занятое страстями, ни в какой степени не способно подчиниться уму. Поэтому ум должен вести постоянную вражду на приходящие в сердце помыслы. С другой стороны, ум, занятый переходом от одной мысли к другой, не способен быть в единстве не только с сердцем, но даже с самим собой. Его особенность в стремлении все и вся контролировать и во всем сомневаться, за всем наблюдая со стороны. Неплохая особенность и очень нужная для созерцания (например, по описанному выше способу Лествичника), но парадокс заключается в том, наблюдая со стороны, невозможно ни с чем соединиться. Ум должен перестать быть самим собой, то есть здравым смыслом, и сердце должно перестать заниматься самим собой, то есть собственными желаниями, чтобы перейти к восприятию реальности в ее единстве и нерасчлененности.
