|
По словам современного духовного композитора А. Пярта, тишина и молчание присутствуют в музыке изначально и органично в виде «ауры пауз», воплощающих духовное начало, дыхание Духа. В то время как звучащая часть музыки – это ее материальная, телесная составляющая. При этом по отношению к звуку тишина первична, она рождает и питает звук.
Понимание музыкального искусства как гармонии духовного, надмирного начала, воплощенного для человека в безмолвии и тишине, и мира земного, звучащего, существует во многих древних культурах. Сама форма музыкальных инструментов, необходимо включающая в себя Великую Пустоту, подчеркивала соединение земного и небесного. Так, плоская дека древнекитайского циня символизировала Землю, а куполообразная – Небо. Пять струн этого инструмента включали в свои многообразные значения космические циклы, смену времен года, планеты, цвета, социальную иерархию.
Тайну гармонического соединения тишины и звучания раскрывала математическая природа музыкальной гармонии, занимавшая ученых Древнего Египта, Китая, Греции. За много веков до нашей эры здесь был известен квинтовый круг, числовая природа звуковысотных, ладовых отношений. В Древнем Китае от «числа Дракона» - 81 – выстраивался 12-тоновый звукоряд. Это же число определяло количество нитей в струнах и размеры отверстий духовых инструментов. «Диктат числа» сдерживает и одухотворяет чувственность, упорядочивает эмоциональный хаос, облагораживает выражение. Об этом говорил Платон, подчеркивая, что «наилучшее в музыке – гармония».
Известно также, что древние культуры использовали молчание в качестве формы ритуального поведения. В традиционной культуре славян молчание как отказ от речи означало принадлежность к инобытию, сверхъестественным силам. Молчание в язычестве могло также символизировать временную смерть и как обрядовое воздержание от речи помогало человеку в установлении связи с потусторонним миром. В народной медицине особые лечебные и магические функции имела «молчальная вода», которую набирали перед восходом солнца.
В христианстве подвиг безмолвия – один из высших иноческих подвигов, к которому приступали лишь подготовившись к нему жизнью в киновии. Главные черты древней, идущей от монастырей Синая и Афона, традиции исихазма – предельная концентрация на внутреннем мире, «заключение ума в сердце», равнодушие к внешним проявлениям. Эта монашеская практика, одухотворявшая древнерусское искусство, являет собой тот уровень гармонии микрокосма с универсумом, который древние культуры считали высшим видом, или Великой Гармонией, видя в ней согласие внутреннего с внутренним, поскольку лишь внутри себя человек может постичь беспредельность Бога.
Высшей, духовной ступени гармонии предшествуют такие ее виды, как гармония внешнего с внешним, включающая в себя знаменитую гераклитовскую гармонию «лука и лиры», и внешнего с внутренним, которая выражается как гармония рук и сердца мастера. На духовную природу гармонии, не подвластную материи, указывал Платон, говоря о гармонии разбитой лиры и порванных струн. «Прежде истлеют без остатка дерево и жилы струн, чем претерпит что-нибудь худое гармония».
Духовный род гармонии равнодушен к красоте видимой, «скоротлимой», что «в мале является и скоро погибает» (Нил Сорский). Поэтому во внешнем проявлении она может быть молчанием, сосредоточением, которое мыслилось в разных религиозно-философских практиках как основа всякого творчества. (40 дней поста, предшествовавшие написанию иконописцем святого образа, обычно включали духовный пост – молчание.) В исихазме «внутреннее делание» и есть истинное художество. Именно оно, совершаемое в тайное храмине души как болезненное «пренемогание плоти», невидимая «духовная брань», скрытые от внешнего мира монашеские подвиги, – создавало духовную славу монастыря и питало философские глубины древнерусской литературы, иконописи и знаменного распева. «Кто приобрел слово Иисусово, тот истинно может слышать и Его безмолвие, чтобы быть совершенным, дабы и словом действовать и в молчании открываться.» (Св. Игнатий Антиохийский.- Ранние отцы церкви. Антология. Брюссель, 1988, с. 108.)
Роль песнопений в монашеской практике опиралась, прежде всего, на их молитвенный статус и в этом качестве была раскрыта в произведениях отцов церкви и святоотеческой литературе. Пение псалмов – утешение и помощь (особенно для новоначальных иноков), оно позволяет «внутрь сердца глаголы сия утвердити и углубити» и бывает необходимо как весла остановившейся от безветрия ладье, несущейся через море страстей. (Нил Сорский)
Важное значение пения – пробуждение и развитие «слезного дара», которое будучи плодом сокрушения о грехах, способно смыть «человека ветхого» и обнажить истинный образ человека – образ Божий. «Ибо псалом и из каменного сердца вынуждает слезы». (Василий Великий) При этом теоретики исихазма подчеркивали особую ценность слез как «внутреннего сокрушения» и «сердечного плача». Эти категории указывают на существование внутреннего и внешнего плана молитвы, о чем говорил в связи с задачами церковного пения духовный композитор и один из самых авторитетных исследователей богослужебного пения протоиерей В.М. Металлов. Внутренний облик молитвы – это молитвенное настроение, высокие мысли, святые порывы, глубокие чувствования. Подлинной молитвой будет не та, которая произносится «только устами и языком», а «самая тайная, безгласная, из глубины сердца воссылаемая молитва», которая совершается «не действиями тела, и не криком голоса, а с сокрушением мыслей и внутренними слезами, с душевною болезнию и затворением мысленных дверей». Именно о такой молитве вел речь Паисий Величковский, стремившийся в 18 веке восстановить традицию священнобезмолвия в русских монастырях. «Художеству молитвы», понимаемому как молитва безмолвная, «умная», учит псалмопение, которое, как и молитва, имеет план внешний, слышимый, и план внутренний, сокровенный.
В келейном правиле преподобного Симеона Нового Богослова написано: «…вниди молча, никакоже ни с ким беседуя, в келлию твою, и затворив двери, имися первее за книгу, и почет яко три листа внимательне в себе, стани на молитве, безмолвно поя (выделено мною – Е.М.) и моляся Богови, яко ни от кого же слышим» (Три слова преподобнаго отца нашего Симеона Новаго Богослова, игумена и пресвитера бывшаго от ограды святаго Маманта. М., 1852, с. 12) В свете представлений о гармонии в древних культурах и учения исихастов слова Симеона Нового Богослова о «безмолвном пении» кажутся парадоксальными только на первый взгляд.
Постижение внутреннего звучания – начало пения «во всеуслышание всем». Сначала пение раздается под сводами внутреннего храма, храма человеческой души. Этот внутренний план может не проявляться вовне и остаться тайным, отчего его сила, направленность к Богу, по учению исихастов, только увеличиваются, уподобляясь безмолвному, но «вопиющему к Богу», крику крови Авеля. Без этого внутреннего пения, наполняющего содержанием звуки музыки, невозможно пение как искусство.
«Безмолвное пение» - такая же принадлежность духовной жизни и великой гармонии, как и «сокрушение сердечное» или «плач умной», внутренний. Такие слезы в этике и психологии Нила Сорского понимаются как «скорбение смысла» (Устав о скитской жизни), что указывает на то, что они могут принадлежать только человеку, поскольку «слезы без помышлений свойственны бессловесному существу, а не разумному. Слеза есть порождение помышлений, а отец помышлений есть смысл». (Иоанн Лествичник) «Безмолвное пение» - это указание на роль песнопений в практике исихастов, где пение понимается, прежде всего, как движение души к Богу, движение тайное, сокрытое, в своих глубинах соприкасающееся со Святым Духом. Это движение духовно, бесплотно. Оно может приобретать телесность, материализуясь в словах и звуках, но может остаться принадлежностью внутренней работы, той «сладости молчания», которая была ведома христианским подвижникам.
В самой записи знаменного распева в тех местах, где говорится о явлениях и смыслах, не доступных человеческому разуму, ставились «тайнозамкненные» знамена – лица и фиты, в музыкальном отношении представляющие собой наиболее яркие, возвышенные и высокохудожественные, мелизматически украшенные мелодические участки. Эти знаки размещались «в местах богословствования о глубинных тайнах дела спасения человека, в речи о Божественных Лицах св. Троицы, о пресвятой Деве Марии». (В.М. Металлов) Фитное пение, которое передавалось исключительно в устной традиции, было признаком мастерства самого высокого класса. Возможно, «тайнозамкненные» фитные мелодии были аналогом «сверхсмысла», который создавался изощренным стилем «плетения словес» и орнаментальной прозой литературных произведений Илариона, Кирилла Туровского, Стефана Пермского, Серапиона Владимирского. С помощью тончайших приемов словесного искусства исихасты стремились передать тайны горнего мира. Следует подчеркнуть, что «тайнозамкненность» занимала весьма значительное место в системе знаменного пения. Картотека лиц и фит, составленная М.В. Бражниковым, насчитывает свыше 20 тысяч формул этой особо молчащей области древнерусского музыкального искусства. Примечательно и то, что большое количество названий фит связано с плачем: «Аннин плач», «Матерьни слезы», «Петров плач», «Полуслезная» и др.
За древнерусской культурой, по замечанию Д.С. Лихачева, закрепилось определение ее как «культуры великого молчания». Такое название, на наш взгляд, имеет основание не только в том, что до настоящего времени мировой науке очень мало известны «говорящие» виды древнерусского искусства - святоотеческая православная литература и знаменное пение. Тишина, бывшая в широком смысле синонимом мира, покоя, гармонии и невыразимости божественных тайн – одна из главных категорий русской средневековой эстетики. В исихазме на самых вершинах «священнобезмолвия» отсекается не только псалмопение, но и сама молитва, ибо безмолвие выше всякой молитвы, в нем пребывает сам Господь. Именно такое великое молчание лежит в основании древнерусской иконописи, орнамента, архитектуры и знаменного распева.
Взято: http://sofik-rgi.narod.ru/avtori/dpf_2004/mescherina.htm
|