|
Схиигумения Мария (Дохторова)
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
ПИСЬМА
СОДЕРЖАНИЕ
От издательства
Предисловие
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ СХИИГУМЕНИИ МАРИИ
В родительском доме
Подготовка к подвижничеству
Годы странничества
Пароходом в Салоники
Афины
Рим—Флоренция
Пешком в Париж
К святителю Николаю
Бари
Черногория
Монастырь Хопово
Румыния
Бессарабия. Монастырь Жабка
Обет молчания
Начало иночества
По этапу в Кишинев и Бухарест
Сербия
Во главе монастырей
Скит Параскевы-Петки
Любовь долготерпит
Блаженная кончина
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА. Схиигумения Мария (в миру Лидия Николаевна Дохторова, 1896-1978) - замечательная русская подвижница благочестия XX века, настоятельница монастыря преподобной Параскевы-Петки в Болгарии.
Необычной была ее судьба. Родилась она в Киеве в благочестивой дворянской семье, воспитывалась в традициях старой русской культуры. С раннего детства в ней было заметно стремление к духовной жизни, сила и благородство характера. Ее благочестивое настроение не изменилось в годы учебы в Московском университете, и еще тогда ее жизнь можно было назвать подвижнической.
После большевистского переворота она, как и многие русские люди, была вынуждена уехать из России, чтобы избавиться от гонений беззаконной власти. Много испытаний пришлось ей перенести в этот период жизни, который сама она называет в своих воспоминаниях "годами странничества". Во всех событиях ее жизни в это время можно видеть живой пример промыслительного Божия водительства.
Оказавшись в Сербии, она принимает монашество и в борьбе с искушениями возрастает духовно, на собственном опыте постигает духовную брань и становится способной научитъ этой борьбе и ближних.
В 1954 году вместе с духовно близкими ей русскими монахинями она пришла в заброшенный монастырь преподобной Параскевы-Петки близ Софии, и трудами сестер полуразрушенная обитель была восстановлена. Здесь схиигумения Мария подвизалась до своей блаженной кончины в 1978 году.
Составитель данной книги епископ Макариопольский Гавриил (Динев) в течение шести лет был духовным чадом схиигумении Марии, из них пять лет, начиная с 1973 года, жил в монастыре преподобной Параскевы-Летки, настоятелем которого он ныне является. В жизнеописание схиигумении Марии он включил ее автобиографические записки под названием "Годы странничества". В приложении к книге приводятся ее письма к епископу Левкийскому Парфению, с которым ее связывали тесные узы духовной дружбы.
Данная книга рассказывает о жизненном подвиге монахини русского происхождения, земной путь которой прошел вдали от ее родины - России, но - по заветам и традициям русского православного монашества. Схиигумения Мария, по происхождению и воспитанию человек светской среды, нашла свое духовное призвание в монастырях Румынии, Югославии, Албании и окончила свои дни в Болгарии, собрав в скиту преподобной Параскевы-Петки, что близ Софии, многочисленную русскую общину. Здесь ей и пригодилось то духовное богатство, которое ценой подвижнической жизни обрела она в годы странничества, следуя аскетическим заветам древних и новых подвижников благочестия.
В работе над этой книгой я обращался к бесценному опыту общения с матушкой, накопленному в течение шести лет, проведенных под ее духовным руководством С тех пор и по сей день я непрерывно ощущаю и осознаю благотворное влияние ее наставничества. Эти уроки жизни привели меня в Московскую Духовную Академию. Здесь под опекой моего научного руководителя митрополита Волоколамского и Юрьевского Питирима то, что было заложено матушкой, помогло мне расширить свои познания, побудило к более углубленному изучению опыта русского подвижничества. К великому счастью, в моем распоряжении оказались рукописные и печатные источники, повествующие о русских подвижниках благочестия.
Но писать о святых - не безумие ли? Ибо мысли наши не их мысли. В Апокалипсисе сказано о святых угодниках Божиих, что они поют как бы новую песнь пред престолом и пред четырьмя животными и старцами; и никто не мог научиться сей песни, кроме сих ста сорока четырех тысяч, искупленных от земли. Это... девственники которые следуют за Агнцем, куда бы Он ни пошел. Они искуплены из людей, как первенцы Богу и Агнцу, и в устах их нет лукавства; они непорочны пред престолом Божиим... это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои кровию Агнца... Они не будут уже ни алкать, ни жаждать, и не будет палить их солнце и никакой зной (Откр.14:3-5; 7:14,16). По моему мнению, эти слова ангела в какой-то мере относятся и к матушке схиигумении Марии.
В этой душеполезной книге я постарался предоставить благочестивому читателю все, что у меня сохранилось из написанного подвижницей (многое, к сожалению, было утрачено), и лишь малую толику и самое необходимое дополнил я от себя, дабы своим немощным словом не умалить величие ее подвига и сияние ее чистейшей души. Теперь я весьма сожалею, что во время моего послушания у матушки Марии я не вел дневника с записями ее душеспасительных и богомудрых наставлений и поучений.
Выражаю глубокую благодарность издательству Лавры, уповая на то, что, выпустив в свет эту книгу, оно обретет горячую молитвенницу пред престолом Божиим.
И, наконец, скажу: немало еще можно было бы написать о подвигах схиигумении Марии, чистоте ее души, богодухновенности суждений, ее жертвенности, горячей любви к Богу и людям, но... увы. Многие из тех, которые жили под ее духовным руководством, уже ушли из этого мира, а я сделал то, что было по моим силам.
Гавриил, епископ Макариопольский.
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ СХИИГУМЕНИИ МАРИИ
В РОДИТЕЛЬСКОМ ДОМЕ
Схиигумения Мария (в миру Лидия Николаевна Дохторова, принявшая в постриге это имя в честь святой равноапостольной Марии Магдалины), родилась в 1896 году в Киеве в интеллигентной семье среднего достатка. У них в доме было принято держать детей в особой строгости, прививая им послушание, скромность и трудолюбие. Так, старица вспоминала, как однажды ей не позволяли два часа вставать со стула: нужно было съесть яйцо всмятку, а ей его не хотелось. Сладкого малышам не давали до четырех часов дня, хотя в доме и было изобилие всяких лакомств. Для воспитания и обучения детей приглашали гувернанток. К деньгам не разрешалось и прикасаться: взрослые сами покупали, что нужно, и старались делать так, чтобы подростки не приучались к презренному металлу.
Лида росла очень живой девочкой. Все ее любили. У нее с детства начало проявляться ревностное отношение к Церкви и вере в Бога. Был такой случай: она уже лежала в кровати, а в соседней комнате родители беседовали с гостями, и кто-то из них сказал: "Может быть, ангелов-то и нет". - Другой подхватил: "Может быть, и нет". Девочка вышла в ночной сорочке, остановилась на пороге гостиной и сказала горячо, от всего сердца: "Я знаю, что ангелы есть!"
Очень рано она выпросила себе отдельную комнату, старалась обходиться без помощи прислуги и обслуживала себя сама. Однажды какой-то песенкой она мешала отцу заниматься. Наконец, он ее несколько раз шлепнул. Совесть потом мучила ее, что рассердила отца, что поступила так плохо. Она, конечно, попросила прощения. Этот случай показывает, что уже в раннем возрасте в ней пробудилось самоукорение и началась борьба с немощами. Как-то собака растерзала игрушку - медвежонка, и девочка с досады отшвырнула песика, и тот больно ударился об пол. Даже на старости лет матушка вспоминала этот случай как большой грех.
Девочка очень любила помогать прислуге. Вставала рано, когда родители еще спали, мыла посуду, убирала комнаты. Однажды одна молодая девушка из горничных бросилась к ней и горько заплакала, ища ее утешения. Так прислуга относилась к молодой барышне, чувствуя, что та любит их как родных во Христе, нисколько не гордясь своим положением.
Лида занималась спортом: плавала, ездила верхом на лошади. Много читала, часто до поздней ночи. Училась она дома и в пансионе. Была милостива не только к людям, но и к животным, кормила на черном дворе собак, и, когда ходила гулять, те сопровождали ее; увязывались за ними и чужие псы. Некоторые знающие ее люди, замечая ее склонность к уединению, говорили, что девочка будет монахиней.
В юности она очень серьезно заболела - у нее открылось кровохаркание, и мать по совету докторов повезла ее на курорт в Альпы. Там она смотрела с балкона на больную старушку в доме напротив и думала: "Неужели и я буду вот так же всю жизнь лежать и лечиться?" И тогда принял а твердое решение: "Сколько проживу, столько и проживу, но плоти своей потакать не стану, если уж кому надо служить, то только Богу". Она сочинила песенку:
С юного возраста она начала готовить себя к духовной жизни. Сначала перестала есть мясо, потом сладкое и, наконец, вареную пишу. "Без благодати Божией, - рассказывала она впоследствии, - невозможно было устоять, удержаться, когда, сидя с родителями за столом, уставленным роскошными яствами, ни к чему не позволяла себе притрагиваться, кроме сырой капусты, моркови и тому подобного".
Когда пришло время поступать в институт, Лидия Дохторова отправилась в столицу и была принята на историко-филологический факультет Московского университета. Подвижническая жизнь продолжалась. Никаких знакомств. Ела очень мало и то сырую пищу. Утром пешком в университет - пять километров. Затем - в библиотеку, а вечером - снова пешком домой. Получалось двадцать километров вдень с молитвой Иисусовой или духовным размышлением. "Иногда, - вспоминала она, - вернусь усталая, сяду заниматься, а предмет серьезный, требует умственного напряжения. Хочется спать. Тогда говорю себе: "А, хочешь плоти служить? Ну-ка, иди туда-то и туда-то!" и отправляюсь куда-нибудь на другой конец города, бывало, что и в мороз. Возвращалась уже ночью и начинала заниматься; так не на жизнь, а на смерть боролась я со сном, пока вполне овладела собой".
Однажды в университете проходил открытый семинар по какому-то серьезному философскому вопросу. Один студент сделал доклад, и желающие должны были высказать свое мнение. Некоторые выступили. Лидия не согласилась с некоторыми выводами и подняла руку. Она выглядела совсем девочкой, и профессор, видя ее намерение начать спор, закусил губу, чтобы не рассмеяться. Но она глубоко разобрала доклад и так блестяще оппонировала, что уже всем было не до смеха. Докладчик опроверг многие мнения, кроме мнения студентки Дохторовой.
Она не выносила мирской суетности. Одевалась очень скромно, нарочно подставляла лицо солнцу, чтобы оно загорело и потеряло свой нежный цвет. Она вступила в общество зашиты животных. Во время Первой мировой войны пособственной инициативе окончила медицинские курсы и добровольно стала ухаживать за ранеными в лазарете.
Пришло время, когда Лидия Дохторова решила оставить мир, чтобы всецело посвятить себя Богу, но полагала, что еще не готова к подвигу мученичества, который ждал ее в России после октябрьского переворота. Последующий период она называла годами странничества и о всем, что выпало ей пережить тогда, рассказала в своих воспоминаниях.
Данная глава представляет собой воспоминания схиигумении Марии, написанные по благословению епископа Левкийского Парфения.
Пароходом в Салоники2. Рождество Христово 1918 года. Мне двадцать два года. Я на всенощной в Покровском монастыре в Киеве. Благодать Божия преисполнила душу мою. Ангельская услада, святая радость наполнил и сердце. Вернувшись домой, в изнеможении просидела несколько часов. Никому ничего не сказала - тайна души моей: я решила посвятить себя на служение Господу!
Обстоятельства сложились так, что я не могла уехать в Москву, чтобы закончить учебу (четыре года проучилась на историко-филологическом факультете, оставался еще один год). Родители решили отправить меня в Рим, где жила моя тетя, для завершения образования и совершенствования в языках. В Киеве были австрийские власти. Оформили мне заграничный паспорт. В итальянском консульстве выдали визу. Взяв с собой совсем немного вещей и денег я отправилась в Одессу. Все было обставлено таким образом, что любящие меня родители не знали, что я ушла из дома навсегда.
В Одессе власть захватили французы. Чтобы выехать за границу, нужна была виза, в которой мне отказали. Не знала, что и делать, но уехать было необходимо. Тогда я пошла в собор и стала молиться Господу. Когда выходила, то случайно услышала разговор . Какой-то человек говорил другому: "Завтра в десять часов утра пароход "Афон" отправляется в Салоники". Я пошла узнать, на каких условиях можно поехать этим пароходом. Мне говорят: "Билеты давно уже распроданы, но еще один рейс - через двадцать дней. Принесете паспорт с французской визой и купите билет". Не знала, как и поступить, но оставаться в России больше не было возможности.
Я молилась Господу и просила указать мне путь.
На следующий день утром подошла к пристани. "Господи, Тебе всевозможно", -взмолилась я мысленно и поднялась на палубу. Стою с небольшой сумочкой. Вдруг поднялся переполох. Говорят, какая-то большевичка пробралась на пароход, ее везде ищут и непременно расстреляют (французы тогда старались не пускать большевиков в Европу). Я испугалась. Сойти на берег уже было нельзя. Тогда я горячо обратилась к Спасителю, будто огненная стрела из глубины сердца вознеслась горЕ: "Господи, Тебе все возможно, спаси меня!" И Господь услышал мою молитву. Совершенно успокоенная вошла я в каюту второго класса и села. Пароход вскоре отчалил от пристани. В каюте было две койки, на второй - француженка-учительница, она возвращалась из России на родину. Приходят с проверкой - русский помощник капитана и французский офицер: "Ваши билеты и паспорт". Посмотрели документы у моей соседки, повернулись и ушли. У меня ничего не спросили. Тогда француженка стала кричать им вслед: "Вы не проверили у этой пассажирки!" На ее слова они не обратили никакого внимания. А через некоторое время заходит русский офицер и говорит: "Оказывается, это Вы едете на месте моей жены? Она перед отъездом заболела, и теперь вот я решил узнать, кому продали ее билет". Я напряженно молчала и с изумлением благодарила Господа. На пароходе ведь очень много кают. Кто привел меня на единственное свободное место? Случайно ли заболела офицерская жена?
Через два дня в Констанце3 (там мы стояли четыре дня) я сошла на берег и поспешила в церковь. После литургии возвращаюсь на пароход, спускаюсь в каюту, а навстречу мне -два французских офицера: "Ваш паспорт и билет?" Молясь Господу, я сделала вид. что ищу в сумочке. Им, видно, надоело ждать, и вскоре они удалились. Я возблагодарила Спасителя.
В те дни я постилась: ела только сухие смоквы, которых у меня было немного с собой, молилась, лежа на койке или прогуливаясь по палубе, с горячностью умоляла Господа спасти меня. Через десять дней пароход подошел к Салоникам. Последняя проверка: офицеры французы забирают у всех билеты и паспорта. Я на палубе. Спрашивают документы и у меня. Внезапно один из проверяющих с испугом хватает другого за руку и говорит ему по-французски: "Ты что? Мы уже взяли у нее паспорт и билет, это пассажирка первого класса". Они чинно отходят. И снова я от всего сердца благодарю Господа.
Покидаем пароход. Все направляются в таможню, где досматривают вещи, возвращают паспорта и выдают квитанции, по которым впускают в город. У пограничных ворот стоит солдат, который принимает квитанции и разрешает проход. В таможню я не захожу, а прямиком - к воротам. Последнее испытание. Молитва моя горяча: "Господи, спаси!". Приближаюсь к посту, В это мгновение большой грузовик мчится по дороге и брызги грязи попадают солдату в лицо. Пока он протирает глаза, я тихонько открываю ворота и выхожу в город.
Как выразить словами, как описать, какой благодарностью исполнилась душа .моя? Я пошла в церковь святого великомученика Димитрия Солунского и стала молиться Господу. Было радостно. Я чувствовала необычайную близость Бога, Который слышит меня. На душе легко и светло, благодарна душа моя.
Афины. На другой день утром я приехала в Афины. Пошла в русскую церковь. Там мне очень понравилась одна фреска с изображением святого Иоанна Богослова, которому я долго молилась. Когда вышла из храма, жена церковного сторожа (русская, а он был грек), узнав, что я только что приехала, говорит: "У меня за городом есть дача, в которой никто не живет, если хотите, можете остановиться там, - вот ключи". Я благодарила Бога.
Это был дом в пяти километрах от церкви с двумя комнатами, с небольшим садиком и колодцем. Я поселилась в нем. Хозяйка был а довольна, что дом сторожат. Через некоторое время я отправилась в русское посольство и подала заявление о визе в Рим, мне нужно было попасть к тете. Паспорт мой не был надлежащим образом оформлен: в нем отсутствовала французская виза. Через несколько дней меня вызывают в русское консульство и говорят: "У нас такая неприятность! Секретарь оказался аферистом, украл все документы, в том числе и Ваш паспорт, и уехал в Америку. Но Вы не беспокойтесь, назовите нам все Ваши данные, и мы выдадим Вам новый". Мне выдали нансеновский паспорт4.
В Афинах я прожила пять месяцев, пока не получила визу в Рим. Время я проводила привычно для себя: утром, помолившись, уходила гулять, встречала восход солнца, что особенно любила, и углублялась в размышления. Затем шла в церковь; возвращаясь, старалась проникнуться пережитым. Потом, поев немного фруктов и хлеба, читала, работала в садике и опять уходила осматривать город и окрестности. Ознакомилась со всеми достопримечательностями. Я любила искусство, много лет изучала его и одно время даже собиралась заняться этим основательно. В Афинах я дала себе волю насытиться своим увлечением. Но со временем всю любовь моего сердца поглотила церковь. Я лицезрела произведения искусства, воспринимала их, но все это было уже далеко от меня. В русской церкви был архиепископ Сергий. Почему-то он не внушал мне доверия (и неспроста, он потом принял католичество). Однажды на исповеди он начал меня расспрашивать о посторонних вещах. Мне не хотелось ему рассказывать об этом, и я стала говорить про что-то другое, а потом меня стала мучить совесть, что сказала на исповеди неправду. При первой же возможности решила загладить этот грех еще одной исповедью.
Рим-Флоренция. Наконец пришла виза, и я отправилась в Рим. Это было после Вознесения. Пароход наш зашел в Неаполь, где я провела три дня, осмотрела Помпею, а далее предстояло добираться до Рима.
Моя римская тетя была замужем за итальянцем, чиновником высокого ранга, стало быть, - светская жизнь, роскошь. Мне навстречу вышли двое детей, разодетых как куклы. Тетя - светская дама - начала суетиться по поводу моего приезда. Немного отдохнув, я сказала, что забыла кое-что из вещей, ушла и больше в этот дом не вернулась. Душа моя, нацеленная на то, чтобы посвятить себя Христу, не могла вынести такого окружения. Я не знала, что буду делать и куда пойду, но поняла, что у тети не останусь, что светская жизнь, ожидающая меня здесь, не соответствует тому горению духа, которым было исполнено мое сердце.
Я разыскала русское посольство и подала прошение о визе на поездку во Францию. В то время еще не было беженцев. Посол познакомил меня со своей женой, они предложили мне комнату среди своих апартаментов. Я прожила там десять дней. О себе старалась ничего не говорить. Осмотрев Рим, уехала на Ривьеру, где в одном скромном селении, на берегу моря, наняла себе жилье и поселилась в ожидании визы. Почему я решила поехать во Францию? Прежде чем окончательно удалиться от мира, мне хотелось проверить себя еще раз, пожив в Париже: не перевесит ли интерес к науке и искусству? В глубине души я понимала, что с прошлым уже покончено и меня ждет нечто новое, но тем не менее хотелось себя испытать. В то время предваряющая благодать Божия изобильно и щедро изливалась на меня.
Любовью души моей была церковь. В церкви я получала просвещение, радость неизреченную. Чистые святые чувства и мысли влекли меня в духовный мир. Господь открывался мне в это время как Дух Истины. Мой ум, благодаря занятиям философией и логикой, привыкший к ясному мышлению, требовал и на новом этапе все осмыслить. Имея в сердце сокровище веры и внутреннее удостоверение благаго Божественного Промысла, ум мой должен был все свести к единству. Время распределялось таким образом: утром, помолившись, я уходила встречать восход на берег моря или в горы и размышляла. Ум мой совершал огромную работу по переоценке всего и вся. Господь просвещал мысли. Радость познания истины окрыляла мою душу. Я читала Евангелие и погружалась в любимую в то время книгу апостольских посланий. Питалась я тогда фруктами и небольшим количеством хлеба. Не встречалась и не знакомилась ни с кем.
Прошло два месяца, а затем я переехала во Флоренцию, где прожила еще два месяца. Ежедневно посещала музеи и продолжала вести все тот же образ жизни: среди города - в совершенном одиночестве. Во Флоренции прекрасная русская церковь в таком же стиле, как в Софии. По субботам совершали всенощную, по воскресеньям и в праздники - литургию.
На Воздвижение (литургия начиналась в десять часов) я пошла в церковь. Смотрю: на городских часах уже одиннадцать. У меня от скорби перехватило дух, потекли слезы. Никогда не забуду той печали, мне казалось, что я потеряла нечто неизреченно дорогое. Бегу что есть мочи. Оказалось, еще рано, то были неправильные часы. Тогда-то я и поняла, до чего люблю церковь.
О родителях и доме я никогда не вспоминала. Даже не молилась о своих. Говорила: "Господи, Ты знаешь, почему". Боялась из-за ревностной любви ко Христу, боялась пристрастия и тоски. Только через два года начала молиться о близких. После Воздвижения мне сообщили, что во французской визе мне отказано (надо было указать, к кому едешь). Деньги, которые я взяла из дома, кончились. Что оставалось делать? Уже нечем было платить за комнату, не на что было покупать фрукты. Я взяла свою сумочку и покинула Флоренцию.
Пешком в Париж. Решила пойти в Париж пешком, как нищая странница. Называла себя piligrimma, ночевала, где Бог пошлет, ела хлеб и фрукты, их мне давали люди, у которых я просилась на ночлег. Спустя две недели я (через Геную) пришла в Сан-Ремо, на границе Франции. Осмотрела местность. Мне надо было двигаться в западном направлении. Вышла из города, вижу реку и высокую гору, покрытую кустарником, перешла реку вброд и начала взбираться на гору. Дорогу не нашла, пробиралась через кустарники, подъем был довольно крутой. Я карабкалась целый день, к вечеру почувствовала сильную жажду и голод: еще ничего не ела. В изнеможении села отдохнуть. Вдруг вижу тропинку, а возле нее - большую кисть винограда. Я поблагодарила Господа и съела ее. Начал накрапывать дождик, стемнело. Еще немного побродила: ничего не видно. Возле какого-то дерева нашла собранные в сноп кукурузные стебли и листья. Расположилась под деревом. Протянула руку, нащупала смоквы на его ветвях, поела смокв, свернулась калачиком возле снопа и мирно заснула. Чувствовала себя как под кровом отчего дома.
Утром, помолившись, пошла дальше. Недалеко была овчарня. Продвигалась вверх, в гору. Миновала какое-то селение, дали мне кусок хлеба. Дальше начиналась нейтральная зона, большой лес. Я все шла без дороги к западу. Наконец лес кончился, впереди замаячила вершина горы. Когда к ней приблизилась - ужаснулась: отвесная скала. Внизу тянулось шоссе, простиралось море, была видна Ницца. Но между мной и дорогой - непроходимая скалистая стена, обрывающаяся книзу. Я помолилась: "Господи, Тебе все возможно". Начала спускаться, повернувшись лицом к стене. Головокружительная высота. Пальцами цепляюсь за камушки, ищу ногой уступ. В это время сошло облако и покрыло все. С помощью Божией все-таки спустилась вниз, возблагодарила Господа. На шоссе столбы с французскими названиями. До Ниццы - десять-двенадцать километров. Вечером я была в городе. Спрашиваю первого встречного, не знает ли он здесь такой-то русской семьи (адрес мне дали в Италии). Оказалось, что и сам он русский. Узнав, что я только что "приехала" (как я ему сказала), он предложил мне остановиться у него. "Я, - говорит, - пойду ночевать к своему другу, а Вы отдохнете, а завтра пойдете к Вашим знакомым. В том смысле, что живут они далеко и сейчас уже поздно". Я, поблагодарив Господа, пошла к своему благодетелю. Он приготовил мне чай и удалился. Утром пришел и показал дорогу.
Глава семейства, которое я разыскивала, служил управляющим имением одного французского графа в пяти километрах от Ниццы. Наконец я добралась до своих соотечественников. Меня встретила женщина с дочерью. Оказалось, что они одни: "Мужа сейчас нет дома, граф с семьей уже уехал в Париж, и мы будем рады, если Вы у нас поживете". Я сказала, что хочу отдохнуть три дня. Это был роскошный замок в стиле Людовика XIV в большом прекрасном парке. Меня провели во дворец. приготовили комнату. Выглядело это изумительно: голубые муаровые стены, кровать под балдахином, шелковые покрывала, терраса, выходившая в парк. Узнав, что я ем фрукты, мне подали в хрустальной вазе виноград, персики, принесли и хлеб. Оставили ключи, сказав, что, если есть желание, могу все осмотреть и принять ванну, Я благодарила Господа, удивляясь Промыслу Божиему. Уснув под балдахином, чувствовала себя под тем же отчим кровом, что и днем раньше - в кукурузном снопе под дождем. Я отдыхала. Душа была преисполнена чувством благодарности к Господу. Мне было радостно, тепло и легко, будто вся земля была для меня родным домом. Я ощущала мир в сердце и духовную просветленность.
Через два дня был праздник Покрова Пресвятой Богородицы. Я причастилась в русской церкви в Ницце. Когда уже собралась уходить, то люди, пришедшие на богослужение, узнав, что у меня нет денег на дорогу, просили меня ради Христа принять от них помощь. К тому же они дали мне адрес, где я могла бы несколько дней пожить, пока устроюсь. О себе я никому ничего не говорила, сказала, что приехала продолжать учение. После Покрова я добралась до Парижа. Некоторое время жила по данному мне адресу у одной женщины, пока она мне не сказала: "Завтра возвращаются дачники, живущие в этом доме, и Вам нельзя здесь больше оставаться". Пришлось уйти. Бродила по городу до изнеможения, отдыхала на скамейке в парке, молилась Господу. В русской церкви богослужение, как во Флоренции; литургия только по воскресеньям и праздникам и накануне - всенощная. Как-то я пришла в церковь. Устала, отдыхаю. Подходит ко мне жена церковного сторожа, русская, и спрашивает, как я устроилась. Говорю, что недавно приехала и не имею комнаты. Она спросила, где я обедаю. Промыслительно, поскольку никогда о себе ничего не говорю, призналась, что с обедом нетрудно, так как питаюсь фруктами, но без комнаты, конечно, тяжело. На следующий день после службы эта женщина подзывает меня и говорит: "Радуйтесь, есть для Вас комната". И рассказывает про свою подругу, которая лечит зубы у одного французского доктора, замечательного человека, который при всем при том еще и мяса не ест. Моя знакомая сказала: "Что ж тут такого, что не ест мяса, вот у нас есть одна молоденькая русская, которая ничего не ест, кроме фруктов, но у нее, бедной, еще и комнаты нет". Ее подруга в очередной раз побывала у доктора и рассказала ему про меня. Тот ей говорит: "У меня есть на чердаке одна свободная комната, могу бесплатно предложить ее"". Женщина передала мне адрес. Я поблагодарила Господа.
Разыскала доктора. Он, протягивая мне ключ, сказал: "Только одно условие - никто не должен к Вам приходить, так как эти комнаты не сдаются". Я обещала. Это был большой пятиэтажный дом в центре города. За каждой квартирой закреплялась на чердаке комната для вещей (кладовка), там была вода, кран, и никто не жил. Доктор для меня освободил комнату от вещей. Были приготовлены кровать, стол, стул, на столе - коробка со смоквами, печи не было - электричество. Больше доктора я не видела. Поселилась, поблагодарила Господа, ведь в Париже найти комнату было почти невозможно.
Но вот уже не на что стало покупать фрукты. Я усиленно молилась. В церкви встретилась с И.Т., с которым познакомилась в Афинах, где он ожидал визу во Францию, чтобы поехать к своему брату, известному художнику. Это был благочестивый, образованный господин в возрасте моего отца. Ему пришлось покинуть Россию, а семья его осталась там. Мы иногда беседовали с ним, и он относился ко мне с необычайным уважением Как-то он говорит мне: "Скажу Вам нечто важное: мне было от Бога внушение, что я должен Вам помочь. Примите это как от Господа". И дает мне конверт с деньгами. Все это было преподано в таком духе, что я восприняла это как проявление Промысла Божия и согласилась. Этих денег мне хватило, чтобы питаться фруктами, пока жила в Париже. Господь даровал мне все необходимое. Я от всей души благодарила Бога.
Время у меня было заполнено духовным трудом: молилась, читала, размышляла. В глубине души воспринимала свет веры. этот свет обучал меня всему. Если мне случалось съесть фруктов больше необходимого, радость меркла, и я скорбела. Постепенно научилась есть столько, чтобы не изнемогать и чтобы принятая пища не омрачала радость души. Ум также не должен был ничем развлекаться, иначе радость исчезала. Все внимание и мысли были направлены к поучению, которое раскрывало внутреннее сокровище веры. Этот труд был глубок и поглощал все умственные силы. Если же ум отвлекался на что-то другое, я не чувствовала в себе жизни, и сильная скорбь охватывала меня. Я поняла, что ничем иным заниматься не могу. Науки, искусство, изучение языков были уже не для меня. И.Т. предлагал познакомить меня с семьей своего брата, где бывали люди искусства, ученые, собирался ввести меня в их круг, я отказалась.
В Париже все время пребывала в молчании. Только по субботам и воскресеньям после церковной службы И.Т. неизменно провожал меня до дверей дома, где я жила (от церкви до дома четыре километра, всегда пешком). Ни с кем другим не встречалась. После молитв я размышляла, часто гуляя по городу и окрестностям. Улицы не мешали мне сосредотачиваться и углубляться в себя. Я доводила свою мысль до ясности, находила в сердце подтверждение своим доводам и обретала мир. Однажды какое-то гнетущее тяжелое чувство охватило меня. Размышляю: все вроде бы понятно, но этот гнет не проходит. В недоумении и скорби продолжаю молитву ко Господу и неким таинственным, неизреченным изменением в сердце - каким-то потеплением - познаю Господа как Милосердного. До сих пор Господь чаще всего познавался сердцем как Истина. С тех пор постепенно начала возрастать потребность и желание молиться подольше.
После Рождества Христова я заболела. Страшно было совсем слечь: за мной ведь некому было ухаживать. С трудом вставала и уходила в парк (около пяти километров), там сидела на скамейке, там же съедала свои яблоки. Возвращаясь домой без сил, молилась о всех людях, чтобы ради них Господь помог мне добраться до моей комнаты. Это продолжалось две недели. Не знаю, что за болезнь ко мне привязалась: с сильным кашлем, коликами и температурой.
Наступил Великий пост. Я говела. Мне нужно было загладить свой афинский грех: стыдилась того, что на исповеди сказала неправду. Помысел мне внушал: это, дескать, не грешно, поскольку было необходимо, и прочее, но совесть требовала очищения, и я заставляла себя противостоять упорному помыслу. Когда наконец на исповеди высказала все до конца, необычайная волна благодати переполнила мою душу, настолько сильная, что перехватило дыхание. Священник удивился моему состоянию и прочитал разрешительную молитву. Я должна была походить вокруг церкви по двору. Не могла вместить переполнившей меня благодатной радости.
Господь привлекал мою душу Своею благостью. Церковные службы доставляли мне несказанное утешение и просвещение. Душа моя вся была объята любовью к храму. Целую неделю не чаяла дождаться, когда придет воскресный день, чтобы можно было пойти на богослужение. Я посетила все музеи и выставки по нескольку раз, бывала на концертах, но все это, а также и университет, было мне уже не нужно. В Париже я жила, как в пустыне. Таким образом, испытав себя, я поняла: мир -не для меня, и я - не для мира. Кроме того, я почувствовала, что не могу жить не в православной стране. Мне необходимо было пребывать среди православных и вести церковную жизнь, я начала молиться об этом милосердному Господу.
Наступила Пасха. Ходила к заутрене и на литургию. И.Т. проводил меня до дверей дома. Было пять часов утра. Я пришла в свою комнату, села на стул и просидела до двух часов дня, не в опьянении, но с душой, переполненной небесной радостью. Вспомнила, что надо разговеться. У меня было одно сырое яйцо. Я съела его и пошла на вечерню. Молила Господа указать мне путь: "Господи, Тебе все возможно: не могу без православного окружения". Тогда я и решила пойти пешком в Сербию. После Светлой седмицы, попрощавшись с И.Т., я ушла.
К Святителю Николаю. У меня появилось желание: прежде чем доберусь до Сербии, побывать в Бари, поклониться святым мощам Святителя Николая Мирликийского, испросить у него помощи и благословения на дальнейший жизненный путь.
Что могу сказать в похвалу странничеству, когда преодолеваешь расстояния на крыльях веры? Что блаженнее нищеты ради Христа? Я имела Отцом Бога. Господь был мой покровитель, и у меня не было забот. Я проходила через города и селения. Все условности пали. Часто сидела где-нибудь на ступеньках дома, созерцала окружающее и славословила Бога, выведшего меня из темницы мира, чувствовала при этом радость, окрыленность мысли и благодарность.
Из Парижа я шла тридцать дней до Ниццы. Ночевала у разных людей, питалась фруктами и хлебом. Милость Господня окружала меня. Однажды у меня появились на ногах огромные волдыри, и я не могла идти дальше. Пришлось остаться ночевать в лесу. Молилась милосердному Господу. Наутро от ран не осталось и следа. Я благодарила Спасителя.
Как-то я попросилась переночевать в одном доме, на окраине города. Меня отвели в погреб. Была луна. Смотрю: двое каких-то людей начинают выламывать железные решетки окон. Стою у двери, а она не заперта. Господь не допустил грабителей увидеть, что двери не закрыты, и они неистово ломали решетку. Я молилась. Но, видно, какой-то шум их вспугнул, и они убежали. Я отправилась дальше. Шоссе с двух сторон было огорожено колючей проволокой, негде было притулиться, и я шла целую ночь, благодаря Господа. В одном городке поздно вечером постучала в дверь. Вышел человек и так пнул меня ногой, что я упала. Поднялась и пошла своей дорогой. То был в каком-то смысле тупик, и я должна была вернуться. Смотрю: у того злополучного дома стоит хозяин с фонарем, и рядом его жена. Я говорю, что хотела попроситься переночевать, а вы меня прогнали. Они стали упрашивать зайти к ним. Вошла в дом. Бедные люди не знали, чем мне услужить. Трое детей ели хлеб с молоком, они отобрали у детей последнее, стали меня угощать, потом уложили на свою кровать, заботливо укрыли, все поправляли одеяло, чтобы мне было удобнее. Я увидела: в мире есть только одна сила - это кротость. Подобных случаев было множество, обо всех и не расскажешь.
Постепенно я приближалась к Ницце. Вот уже город. На берегу моря, у дверей одной роскошной виллы, стоят двое людей, мужчина и женщина. Совершенно неожиданно они подходят ко мне, низко кланяются и говорят по-французски: "Мы Вас ожидаем, милости просим к нам". Я удивилась, но решила зайти. Они открывают комнату и говорят, что приготовили ее для меня. "Отдохните немного, а потом сходите к Дарий Ивановне, она Вас ждет". Я поняла, что это промыслительно. Отдохнула. Комната была большая, светлая, терраса с видом на море. Через некоторое время меня проводили к Дарии Ивановне. Женщина лет тридцати пяти лежала больная. Увидев меня, она заплакала и говорит: "Вас Господь ко мне послал". Далее она рассказала: "Я впала в отчаяние, стала молиться Богу, просила помочь мне Задремала, вдруг слышу во сне голос: "Скоро по дороге пройдет молодая странница, одета так-то и так-то (описывает мою одежду), позови ее, она тебе поможет". Попросила хозяев выйти на дорогу и ждать, пока не увидят Вас". Она рассказала историю своей жизни. Одиннадцати лет осталась сиротой, один богатый человек взял ее на воспитание, привез к себе в Москву. Он был холост. Дал ей хорошее образование и окружил роскошью. Она его почитала, как отца. Когда же ей исполнилось восемнадцать лет, он сказал: "Теперь можно обвенчаться". Она очень заскорбела, но не смела отказать из-за чувства благодарности к нему. Он обращался с ней учтиво, был внимателен, но стал препятствовать ее хождению в церковь и запретил причащаться, а она с детства была религиозной. С тех пор жизнь ее омрачилась, она страдала неимоверно: ведь уже шестнадцать лет как не причащалась Святых Христовых Тайн. Они обосновались во Франции, жилив Париже. На лето наезжали в Ниццу. Теперь вот она заболела, было желание причаститься и не смела: боялась мужа, не знала, как поступить, и в отчаянии молилась Богу. Ее муж должен был на днях приехать. Она умоляла меня остаться и помочь ей. Я помолилась о ней Господу. Пошла к русскому священнику и попросила его прийти и причастить болящую. Ее я успокоила, сказала, что беру ответственность перед мужем на себя. Так, исповедавшись, она наконец причастилась. Сразу же стала выздоравливать. А муж по делам задержался в Париже. Я прожила сорок дней в отведенной для меня комнате. Молилась о ней и о ее муже и ежедневно с ней беседовала. Когда приехал муж, я поговорила с ним. Она не могла его узнать. Он сменил гнев на милость, обещал не препятствовать в посещении церкви и причащении. Я покинула их дом.
Еще будучи в Ницце, однажды в русской церкви вижу, что у одного старого протоиерея одежды сделались как бы эфирными, прозрачными и серебристыми. Тогда был Петров пост. Я у него исповедовалась и причащалась. Он мне говорит: "Раба Божия, твое место в монастыре". С этими словами как бы огнь некий коснулся моего сердца, и я почувствовала, что мое место действительно в монастыре.
Но пока продолжала свой путь к Святителю Николаю. Выйдя из Ниццы, к вечеру добралась до Альп. Луга скошены, сено сложено в копны. Солнце заходит. Никого нет. Красота эта меня покорила, и я осталась ночевать под стожком сена. Молилась, и душа моя просветлела. Благолепие Божие - и в душе, и вокруг.
Через двадцать дней я пришла в Венецию. Путь мой лежал через Ломбардию5 - через прекрасные и дикие места, через города и селения. Душа моя горела нестерпимым огнем желания попасть в монастырь. В Ницце мои знакомые дали мне адрес в Венеции. Это был русский граф с женой-итальянкой, В саду во флигеле мне отвели удобную комнату. Я оставалась в Венеции десять дней. Тогда же у меня началось некое искушение: во время молитвы и после я чувствовала как бы возле сердца и гортани какие-то сладостные движения, начала ощущать какие-то ароматы, слышала звон. Ничему такому я не доверялась, но избавиться от этого не могла, не знала, что это значит, и молилась: "Господи, мне не понятны действия сил Твоих, Сам спаси меня".
Граф, когда узнал, что я собираюсь идти в Бари пешком, упросил меня поехать поездом и купил мне билет. Я согласилась, так как душа моя была объята неизбывным желанием оказаться в монастыре. Два дня я не ела и не пила воды, чтобы, как подобает, в посте поклониться святым мощам.
Бари. Приехав в Бари, я пошла в русскую церковь. Местный священник недавно умер, его матушка с дочерью жили в священническом доме. Другая постройка была странноприимной для русских паломников, в то время она пустовала. Матушка сказала, что после смерти своего батюшки она еще не заходила в его кабинет и попросила меня поселиться там и молиться о нем Богу.
В его комнате я нашла много святоотеческих книг, Жития святых и акафисты. Утром путь мой лежал в католическую церковь к Святителю Николаю. Помолившись ему и поклонившись его святым мощам (они установлены внизу под иконой), я была одарена Святителем. Мне показалось, что золотая река проникла в мое сердце. И мучившее меня искушение сразу прошло. В сравнении с благодатью, полученной от Святителя Николая, выявились ложь и прелесть тех сладостных ощущений, Душа возненавидела их, и по милости Господней и Святителя Николая они больше не возникали.
Я молилась и просила указать мне путь. Жила в доме батюшки, питалась фруктами. Ежедневно ходила на поклонение к мощам Святителя Николая. Как-то я читала в комнате акафист иконе Божией Матери "Скоропослушница", посмотрела на Ее изображение в книжке, и захотелось мне иметь такой образ. Можно сказать, что у меня с собой не было ничего: все вещи, которые я взяла из дома (их было совсем немного), я оставила в одном месте до срока, пока не понадобятся, но они так и остались там навсегда. В это самое время заглядывает матушка, протягивает мне икону Божией Матери "Скоропослушница" и говорит: "Она Вам предназначена. Я перебирала свое белье в комоде, а эта икона лежала на дне ящика и вдруг выпала. Я ее вернула на место, но она снова выпала. Я положила ее на дно в третий раз, она в третий раз падает, и я как бы почувствовала в душе, будто мне кто-то сказал: "Эту икону дай страннице Лидии""6. Я с радостью приняла ее и с благодарностью закончила чтение акафиста.
Прошел месяц. Вдова священника говорит мне как-то: "Неудобно Вам больше жить в кабинете батюшки, перебирайтесь в странноприимную". Это было промыслительно. Я переселилась. Дом был огромный, мог вместить множество паломников, и при этом - пустой. Я заняла одну комнату.
Через два дня, вернувшись от Святителя Николая, сидела у себя и читала, душа была преисполнена желанием послужить Господу. Около двенадцати часов дня, еще ничего не ела (я в то время пищу принимала два раза в день - все те же фрукты, хлеб и воду; съестное покупала на деньги, которые граф незаметно передал мне вместе с билетом). Итак, читаю и размышляю, чем бы угодить Господу. Вдруг в сердце кто-то ясно говорит: "Не бойся". И в это мгновение произошло нечто необычайное. Вся комната наполнилась криком и шумом. Я опустилась на колени и взмолилась: "Господи, три дня не буду есть и пить, спаси меня". Проникая через меня, вращаясь вокруг меня, двигаясь надо мной, комнату заполнил невидимый легион бесов. Они лаяли, кричали, играли, свистели, потрясали воздух, хохотали невообразимо страшно. Я не видела ничего, но по духу могла их узнать: отвратительно злые, гнусные, безобразные, страшно злобные, они обладали возможностью пронизывать меня и прикасаться ко мне. Я молилась Господу три дня и три ночи не переставая. Господь укрепил меня словами "Не бойся". Вера меня спасала. Несказанная мольба беззащитной, бедной, немощной души о помощи : "Спаси, Господи, пощади рабу Твою, помилуй меня, немощную, ради имени Твоего святого, пощади, Господи милосердный", - примерно так и подобно этому молилась душа моя. Через трое суток я встала с колен. У меня раскрылись глаза. Можно сказать, я почувствовала ад и небесную помощь, получила способность познавать и различать духов. Страшная действительность открылась мне. Но и нескончаемое заступление, близость, любовь Спасителя Господа нашего Иисуса Христа узнала я. До той поры я принимала только милости и утешения, радость и озаренность предваряющей благодати. Теперь пришло время горьких искушений, настало время брани. Господь укрепил мою душу, чтобы я могла принять вызов.
Как-то матушка зашла и говорит: "Один черногорец рассказывал нам, что у них есть монастыри, особенно известна в тех местах монахиня Анна". Я приняла это как указание Господне, потому что молилась, чтобы мне было открыто, куда и в какой монастырь идти. Но как попасть в Черногорию? Просила Святителя Николая о помощи. Пароход из Бари два раза в неделю уходил в черногорский Бар. К тому же требовалась виза. Я пошла в префектуру. Захожу в одну комнату - в ней шесть столов и шесть чиновников. Горячо молюсь Святителю Николаю. Подхожу к первому из них, показываю паспорт и говорю: "Я orthodox (т.е. православная) и хочу поступить в монастырь. Мне надо поехать в Черногорию". Мне отвечают, что не могут пропустить, поскольку нужно сделать запросы в Рим и Черногорию". Я стою на своем, говорю, что мне необходимо добраться до Черногории. "Идите, - отвечают, - к другому чиновнику". Я снова молюсь Святителю Николаю. Надо сказать, что визу в то время было очень трудно получить, требовалось указать, к кому едешь. Оставаться дольше в Бари я не могла. Море отделяло меня от Черногории. Я умоляла Святителя Николая. Подошла ко второму чиновнику - то же самое: меня отправили к третьему Так я обошла все шесть столов, в конце концов меня направили в другое отделение, в котором тоже было шесть столов, и я обошла их все. Видно, в конце концов, по предстательству Святителя Николая, отказать мне не могли. Когда я подошла к последнему столу, меня завернули в первое отделение, и чиновник, проникшись моим совершенно необычным поступком, пошел мне навстречу, Все изумились. Я благодарила Бога и Святителя Николая. Задним числом мне стало известно, что этот человек получил от начальства выговор, с него спрашивали, на каком основании он это сделал. В последний раз я помолилась у мощей Святителя и, купив билет (еще хватало денег графа), уехала в Черногорию.
Черногория. Когда я сошла на берег православной страны, показалось, что я как бы с зыби вод ступила на твердую почву: настолько неуютно мне было в католических странах. В Баре черногорском стала расспрашивать, как найти монахиню Анну. Сказали, что нужно ждать два дня: "В пятницу базар, придет поп и отведет Вас к ней". В пятницу пришел священник лет семидесяти, крепкий, в крестьянской одежде. Я пошла с ним, пути было двенадцать километров. Оказалось, что его деревенская церковь была освящена во имя Святителя Николая. При церкви - домик, две смоковницы и полянка. Тут и жила монахиня Анна. Село находилось в горах, а шестидесятилетняя матушка Анна была чуть ли не единственной монахиней во всей Черногории. Ее знала вся страна. Когда ей было двадцать лет, она хотела уехать в Россию, в монастырь, но Черногорский владыка постриг ее и благословил поселиться при церкви Святителя Николая в своем селе, где она и прожила сорок лет. Она шила для жителей села - этим и кормилась. Все любили ее за скромную нестяжательную жизнь. Когда она увидела меня, обрадовалась и сказала: "О, моя золотая, ты из России! Останься здесь со мной. Россия! О, я знаю, Иерусалим в России и царь Давид из России".
Я пробыла с ней весь Успенский пост. Молилась Господу, чтобы Он указал мне путь. Услышав про святого Василия Острожского, захотела поклониться его святым мощам. Она меня проводила до Дай-Баби, и мы с любовью расстались. В Дай-Баби жил архимандрит Симеон Черногорец. Из его рассказа я узнала, что он окончил Киевскую Духовную Академию и поехал на Афон. Вернувшись на родину, встретил пастушка, и тот говорит, что ему снилось, будто в таком-то месте отроют мощи. Он купил то место - небольшой холм, покрытый сосновым лесом, и поселился там. Построил себе домик и своими руками ископал и выдолбил в скалах подземную церковь, сам сделал стенные росписи. Прожил на этом месте тридцать лет, ежедневно вычитывал афонское правило и служил святую литургию. Был при нем один послушник... Я пробыла у архимандрита Симеона три дня, а затем пошла в Острог за сорок километров, в монастырь святого Василия Острожского.
Незабвенное, святое, блаженное, благодатное место! Маленькая церковь в скале, рака со святыми мощами. Сердце мое наполнилось любовью, неизреченной милостью. Не хотелось уходить от мощей. Стала осматривать окрестности. Недалеко от монастыря, на той же горе, но повыше набрела на одно красивейшее место. Это была площадка, окруженная липами, и пещера - высоко, чисто. Я села там отдохнуть. Душа была всем этим переполнена. Долго со слезами молилась Господу и святому Василию. Куда мне идти? Мое духовное состояние было таково, что не ведала, смогу ли жить с людьми? Я опасалась той невидимой брани: если вдруг кто-то услышит вопли врагов, что подумают? Могут ведь выгнать меня отовсюду? Куда податься? И мне захотелось остаться на этом месте. Думала: здесь помощь святого Василия, в пещере и поселюсь. Молилась: "Господи, не остави меня без милости, укажи волю Свою". Решила тянуть жребий и поступить так, как Господу угодно. Выпало остаться. Я молилась. Вся моя душа изливалась в молитве. Просила: "Господи, укрепи и отгони страх".
Пещера напоминала могилу: узкая, можно было лечь, сложив руки. Я собрала хворосту, камней и заложила одну сторону, так что можно было только проползать, как в нору. В первую ночь легла рано, чтобы пообвыкнуть и не бояться. Господь отъял от меня страх. Утром пришла в монастырь. Там был игумен - иеромонах средних лет, один монах лет семидесяти и мальчик-прислужник лет тринадцати. Я ничего им не говорила. Приходила в церковь на утреню и вечерню, а потом молча уходила. Через несколько дней я все-таки сказала, что хочу остаться на горе в пещере. Мне давали хлеб. Игумен сообщил обо мне в Цетинье в митрополию.
То было незабываемое время! Тогда открылась мне любовь Божия, моя неопытная душа закалялась в жестокой брани. С вечера я ложилась спать. Потом часов в одиннадцать-двенадцать вставала на молитву, зажигала свечу и прочитывала полунощницу и Псалтирь. По стенам ползали всякие живые существа: ящерицы, сколопендры, пауки и прочее. Когда я молилась, вопли демонов разносились по всей округе. Брань была страшная, препятствия чинились невыразимые, но Господь укреплял мою душу и оказывал мне постоянную милость. Я чувствовала как бы руку Божию, которая держит меня. Душа была в крайнем напряжении, но и утешение подавалось - полное, осязательное, как отчая любовь, и просвещение, неизъяснимое словами. Там Господь смирил меня, душа познала свою немощь и бессилие, пришло понимание, что без благодатной помощи - погибель. Там открылось покаянное чувство, когда душа познала сродство с ветхим Адамом и сплетение с демонами; в той брани душа открыла для себя, от чего, от какой бездны спасает Господь. Для меня были открыты ад и небо, все это сопровождалось плачем, мольбой, благодарностью, любовью.
После молитвы я уходила в монастырь на утреню. Тропинка, по которой я шла, была крутая, труднопроходимая. Утреня начиналась в четыре часа. Иногда я часа два ходила кругами, пока не откроют ворота. После утрени мне обычно давали кусок черствого хлеба, я брала немного воды из чудотворного источника, изведенного некогда в скале молитвой святого Василия, и уходила к себе. У игумена взяла Библию и Добротолюбие. День проводила в чтении и молитвенных трудах, немного работала у себя на горе, а затем шла к вечерне. Кроме сухого хлеба и воды, ела жабий лук, что рос неподалеку. Наконец, из митрополии пришло разрешение, позволявшее мне там жить. Перед праздником Покрова Пресвятой Богородицы игумен благословил пойти в город Никшич, чтобы показаться архиерейскому наместнику. Нужно было пройти двадцать километров. Старый монах пошел со мной. Архиерейский наместник, протоиерей, одобрил мое намерение, сказал: "Подвизайся у святого Василия, будешь послушницей, потом монахиней". Я была еще в мирской одежде, без платка, в парусиновом платье и босая, так как обувь вся порвалась. Жена священника купила черной материи, пошила мне подрясник и платок на голову. На самый Покров священник благословил одежду и, прочитав молитвы, сказал: "Теперь ты послушница". Купили мне также на ноги опанки (вид обуви). Я вернулась в свою пещеру в монашеской одежде. Это было в 1920 году на Покров.
Иногда меня игумен искушал. Возьмет кусок хлеба и бросит его. Я начинаю думать, что это Господь меня испытывает, - беру с земли хлеб и благодарю игумена. Однажды приходит огорченный мальчик и говорит: "Игумен сказал, чтобы ты вернула холст" (он дал было мне его, чтобы укрываться). Я отдала без разговора. У меня было два мешка. В один я собрала сухие листья и ночью согревала в нем ноги, а из другого мешка сделала себе плащ. Одежды, кроме подрясника, никакой другой у меня не было. Начались холода. Место было очень высокое. Если шел дождь, то мне не во что было переодеться, - так в мокром ходила и спала. Как-то в двенадцать часов ночи приходит мальчик и говорит: "Тебя игумен зовет!" Прихожу, а он меня сей же час отправляет в Никшич на почту. Решила, что Господь меня испытывает, и пошла шагать двадцать километров. По дороге было много волков, темно. Отнесла письма и вернулась обратно - еще двадцать километров. Чтобы подкрепить силы, съела хлеб и яблоко, которое мне кто-то дал. Душа моя радовалась. Однажды ночью я заканчивала читать правило, вдруг приходят три солдата. Игумен прислал их испугать меня, но Господь укреплял мои силы. Видя, что я не испугалась, говорят: "Игумен тебя зовет". Опять отправил на почту. Я пошла.
Однажды разразилась сильная буря. Ночью ветер рвал и метал, камни летели с горы и обрушивались на мою пещеру, ливень хлестал, что было мочи, вода текла рекой по стенам, наружу нельзя было высунуться - могло ударить камнем. Темень, свеча не горит. Я сижу, держу на груди икону Спасителя в терновом венце, защищаю ее от воды. Ледяные струи льются по моей спине. Так продолжалось всю ночь, но на сердце у меня было радостно и тепло, молитва не прерывалась. В округе было много волков, по ночам они выли, и душа моя от изнеможения иногда стонала. Но все покрывала любовь Божия. Ночью, бывало, выйду из пещеры и молюсь под звездным небом: произношу "Отче наш!" и чувствую себя в Отчем доме. И тем не менее мне очень не хватало духовного совета. Умоляла: "Господи, пошли мне старца или старицу, я одна изнемогаю в этой брани". Постоянно просила об этом Спасителя.
Внизу у шоссейной дороги был монастырь "Нижний Острог" с церковью Святой Троицы, где по воскресеньям и праздникам служили литургию. Я стала ходить туда. В верхнем монастыре только по будням иногда была литургия, в праздники - редко. Один раз у меня сильно разболелся зуб: дало себя знать мое каменное жилище, холодное, как лед. Целую ночь мучила нестерпимая зубная боль. Я молилась. Утром (это было воскресенье) пошла вниз (на расстояние двух километров) на обедню. Во время литургии боль прекратилась, и больше уже зуб не болел. Я благодарила Господа.
Монастырь Хопово. На Богоявление в монастырь (нижний) приехал владыка Кирилл. Меня позвали к нему. Надо сказать, в этот день шел сильный снег. Появилась вся в снегу, поблагодарила владыку за разрешение жить на этой горе и попросила благословение на постриг. Он спрашивает: "Как же ты здесь живешь? Тебя съедят волки!" Но внял моей просьбе и сказал: "Хорошо, мы благословляем тебя на постриг, но у нас некому это сделать, поезжай в Сербию, недалеко от Белграда есть русский женский монастырь, примешь там постриг и возвращайся сюда, а я скажу, чтобы тебе выдавали содержание". Я попросила благословение дать ответ на следующий день. Ушла к себе. Молилась всю ночь. Узнав, что есть русский монастырь, подумала: может быть, там есть старец или старица? Но и отсюда не хотелось уходить. Просила Господа вразумить меня, как лучше поступить. Решила поехать и, если не найду старцев, собралась вернуться. Владыке дала ответ, что согласна поехать в тот монастырь. Он выделил мне пятьсот динаров на дорогу и благословил зайти к нему в Цетинье в митрополию. Помолившись святому Василию у его мощей и с сожалением расставшись со своей пещерой, я ушла. По дороге в одном монастыре возле Даниловграда поклонилась мощам святого Арсения. В Цетинье поклонилась мощам святого Петра. Владыка подарил мне канонники дал письмо в Сербскую Патриархию, в Сремски Карловцы. По пути, в Дай-Баби, зашла к архимандриту Симеону. В разговоре он упомянул, что ему предлагают принять епископский сан и кафедру, при этом спросил: "Каково ваше мнение?" Мне показалось, что ему следует оставаться на прежнем месте, о чем я и сказала.
Поехала в Сремски Карловны, в Сербскую Патриархию. Епископ, прочитав привезенное мной письмо, в свою очередь, написал игумений русского монастыря Хопово, чтобы я его передала. Решила было идти, но владыка благословил отвезти меня на лошадях, до монастыря было двадцать восемь километров.
Не знаю, что было написано в письме владыки, но игумения сказала: "Нам, душа моя, молитвенницы не нужны, у нас рабочий монастырь". Я ответила, что умею работать. В обители было пятьдесят сестер. Священник очень хорошо служил. Меня поместили в келлию с одной старой монахиней. Она была духовная дочь владыки Иосифа (автора книги "В объятиях Отчих"). Она мне говорила: "Великое счастье иметь молитвенника, я постоянно чувствовала молитвы моего духовного отца".
Устав монастыря мне не нравился. Утреню служили вече-Ром, а как только сестры просыпались, прочитывали молитвы и акафист в трапезной, затем в семь часов завтрак и - на послушание. Литургия была четыре раза в неделю, а утреня и вечерня - ежедневно, но сестры на богослужение не ходили, - только чтицы и чередные певчие, остальные бывали в храме по праздникам и воскресеньям. Я выпросила благословение ходить на литургию и богослужение всегда, за это вечером работала лишнее время - носила воду. Вставала ночью и уходила в лес молиться, чтобы в монастыре вражьих криков не было слышно. Приходила на обедню в церковь. Потом брала кусок хлеба из трапезной и шла на работу. Послушанием моим было либо пасти свиней, либо копать землю на огороде и в винограднике. В трапезную я не ходила - в обеденное время съедала свой хлеб там же, где работала. Кроме хлеба с водой, ничего не ела (на монастырской трапезе ели мясное). Во время работы держала в памяти Иисусову молитву. В обители мне было легко и радостно. Утешалась церковными службами. Однажды на отдание Пасхи у меня в церкви было незабываемое переживание. Во время литургии я почувствовала, будто что-то вышло из сердца, и вижу явно перед глазами ослепительное, белее снега, небольшое - около метра - облачко, которое пролетело через всю церковь и вошло в сердце Спасителя на иконе в местном ряду иконостаса, а у меня слезы ручьем полились, на душе - и печально, и радостно от близости Господа.
По ночам я вынуждена была уходить на молитву в лес. Это заметили. Монахиня, с которой я жила, однажды выследила меня и услышала неистовые бесовские крики, о чем сказала игумений. Пошли разговоры. О себе я никому ничего не говорила. Старца, которому могла бы открыться, так и не обрела. Вместе с тем продолжала неотступно просить Господа послать мне старца или старицу, потому что происходящее со мной было из области необычайного, и одна я справиться со всем этим не могла.
Игумения и сестры приехали в Сербию из Бессарабии7 из монастыря Жабка, что на берегу Днестра. Там в русской обители оставалось еще сто пятьдесят сестер. Мне тяжело стало жить, так как за мной начали следить. Я молилась Господу, просила указать мне путь. Не знала, что делать: либо оставаться, либо вернуться, приняв постриг, в Черногорию, в пещеру, а может быть, следовало идти дальше и искать старца? Я надеялась найти его в Бессарабии, а если нет, то решила отправиться в Россию. Я молилась со многими слезами, просила Божию Матерь дать мне указание. В монастырском храме была чудотворная Леснинская икона Божией Матери. Просила Господа, что, если из трех записок со словами "остаться", "вернуться" или "идти в Бессарабию", которые собиралась положить под чудотворную икону, три раза выйдет одно и то же, только тогда это исполню. Три раза тянула жребий, и три раза выпало - "идти в Бессарабию". Взяв благословение у игумений и у отца протоиерея, попрощалась с сестрами и после праздника Святой Троицы ушла.
Румыния. Странничество продолжалось. Для себя я установила определенный режим движения. Из места, где ночевала, выходила с рассветом и преодолевала сразу пятнадцать километров. Иисусову молитву чередовала с духовным размышлением, потом отдыхала два часа, ела хлеб и фрукты, если были, пила воду, далее проходила семь-восемь километров и отдыхала, к вечеру - еще семь-восемь километров. Так в день набиралось до тридцати. Я наметила себе путь по карте, спрашивала дорогу от села до села, говорила, что иду из монастыря в монастырь. Ночевала, где придется: в домах, в лесу, в полях, под снопами, в монашеских обителях.
Шла через города, села, леса. Иногда дороги были труднопроходимыми - пески или крутые горы, то сильная жара, то не было хлеба или воды. До румынской границы я добиралась десять дней, потом - через Румынию в Бессарабию. Когда отдыхала, старалась читать Псалтирь. Во время ночных молитв продолжались шум и крики, и я выбирала уединенные места для молитвы. Как выразить милость Господню, ту отрешенность и горячность души! Я ощущала постоянное устремление ума и сердца к единому благому Помощнику и Покровителю.
Мне подавались утешение в молитвах, ясность мысли. Телесные труды очищали не только тело, но и дух; приемля помощь свыше, душа становилась крепкой в уповании. Так, когда от жары, недостатка пищи или от усталости (своих носильных вещей у меня было немного, но были книги и иконы) изнемогала телесно, помощь Божия меня укрепляла. По воскресным дням я давала себе отдых, проходила только по пятнадцать километров в день. В одном румынском городе меня задержала полиция. Отвели к начальнику, стали строго спрашивать документы. Я показала записку из монастыря, в которой говорилось, что я послушница и иду в другой монастырь. Мне удивлялись: "Как это? Далее от города на протяжении семидесяти километров не будет никаких селений - сплошь лес, как вы пойдете?" "С Господом все возможно", - твердила я. Жандармы начали что-то обсуждать друг с другом. Один из них меня куда-то повел, оказалось - в свой дом. Говорит жене: "Накорми ее обедом". Приносит пакет с провизией: начальник прислал. Действительно, впереди по ходу не было ни одного селения. Я - одна, а кругом лес. Заблудилась. Попались какие-то телеграфные столбы. Пошла вдоль линии, целый день преодолевала то овраги, то непроходимые заросли кустарника, по холмам - вверх, вниз. Воды не было, собирала малину в лесу: середина июля - макушка лета, птицы, красота. К вечеру пришла к какому-то дому, как оказалось, - контора лесопильного завода. Жена лесничего была в сильной скорби. Словом, заблудилась я промыслительно,..
Однажды, пройдя пятнадцать километров, решила отдохнуть. Полдень. От ближайшего села шесть километров. Кругом никого. Сняла с себя ношу и села под дерево. Вдруг какой-то страшный, огромный, черный человек напал на меня сзади, схватил за горло и кулаком заткнул мне рот, чтобы я не кричала. Все произошло мгновенно. Мне было ясно - злой умысел. Всем сердцем и, насколько можно было, сдавленным голосом проговорила три раза: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешную". Свершилось чудо. Страшного человека отбросило от меня, как мяч, на три сажени, и он в ужасе убежал. В неизреченной благодарности я опустилась на колени и увидела столб от земли до неба, как свет сияющего серебра 8. Слезы полились рекой, я ощущала несказанную, незабываемую благодарность. Не могла оторваться от молитвы, настолько объяла меня милость Господня. Близился конец моему странствованию. Впереди была Бессарабия.
Бессарабия. Монастырь Жабка. К Успенскому посту я пришла в монастырь Жабка. На территории обители был трехпрестольный собор, зимняя церковь, служили три иеромонаха, подвизались полторы сотни сестер. Настоятельницей была монахиня Дорофея. Литургия совершалась ежедневно, придерживались такого же устава, как в Хопове. Очень хорошо пели. У ворот - маленький домик, свободный, состоящий из передней и келлии. Попросилась там пожить. Послушанием моим было носить воду из источника в трапезную и на кухню. В церкви я бывала на всех богослужениях, ела хлеб и воду у себя в келлии, в трапезную не ходила.
Через три дня увиделась с монахиней Диодорой, которую здесь считали ненормальной. Я о ней ничего не знала, но, когда ее повстречала, было такое чувство, словно мой Ангел-хранитель ее поприветствовал. Какая-то сила исходила из моего сердца, устремлялась к ней. Она с удивлением на меня посмотрела и сказала: "Слава Богу", Я поняла, что Господь услышал мою молитву. Монахине Диодоре было шестьдесят восемь лет. Из них сорок она прожила в монастыре на разных послушаниях, последние шесть лет юродствовала ради Христа. Оборванная, грязная... Но я ощутила в ней силу духа.
Искушения и брани, которые меня одолевали, были мне непонятны. Я не знала; такое происходило только со мной или и с другими тоже? Может, за мои грехи мне такое послано или это испытание? Неустанно просила Господа о духовном наставнике, который бы объяснил, что со мной происходит. Теперь мне открылось, что матери Диодоре все понятно и что гнетущие меня силы ей известны, Я почувствовала, что как бы стала на твердую почву. Мне открылось соотношение многих духовных явлений и сил. Между нами установилось таинственное духовное общение. Через нее я познала духовные чувства и любовь во Христе. Я настолько почитала старицу, что в ее присутствии не садилась. Когда видела ее подвиги, то у меня было чувство, как на Страстной седмице. В церкви, которую она постоянно посещала, мы молились вместе, я ощущала ее молитвы и также молилась о ней и благодарила Господа.
В келлии по ночам, когда я молилась, были крики и шум. Это услышали сестры. Я больше этого не могла скрывать. Узнали , что я веду невидимую брань с врагами. Господу угодно было послать мне еще одно испытание за грехи мои. На Покров молюсь на всенощной в церкви. Неожиданно будто кто-то ударил меня в ухо и толкнул, потом с другой стороны, потом по голове, и голова откинулась так, что чуть ли не коснулась земли. Начали меня бить и пинать. Я молилась. Было неизреченно трудно, но Господь укрепил и утешил мою душу. Началось новое испытание. Когда я пришла к себе в келлию, враг мне внушает: "Если будешь продолжать молитву, убьем. Так толкнем, что разобьешься". Когда я не молилась углубленно, работала, или ела, или разговаривала, или спала, меня не трогали. Я предала себя суровой жизни, чтобы умилостивить Господа. Ходила за водой босиком, ноги были все в крови. Одежды у меня не было, всю зиму носила только подрясник и платок, келлию не топила. Морозы стояли сильные, так что стены покрывались инеем. Спала на голом полу. В келлии у меня почти ничего не было: аналой перед иконами, скамеечка, на полу кусок мешковины. Ела только хлеб, и то промерзший, возникала сильная жажда, и для того, чтобы не так ее чувствовать, я делала множество поклонов, жадно глотая воздух. Когда, наносив воды, приходила в келлию, мокрый подрясник делался ледяным, и я стояла на коленях, как на льду. Начинаю молиться - разверзается ад: слышатся крики, враги обрушиваются на меня, мучают плоть и терзают ее. Я сделалась позором для Ангелов и человеков. В церкви меня толкали. Я стою - меня бьют, ударяют, срывают платок с головы. Сурово, горько, жестоко. Но Господь утешал мою душу небесной пищей, и на сердце становилось радостно. Когда чувствуешь крайнее изнеможение, Господь являет помощь Свою, и от радости душа забывает все горести. Часто под утро враги начинали плакать как бы металлическим, бездушным плачем.
Я исповедовалась и причащалась каждую пятницу (если иногда священник на исповеди говорил мне что-либо неподходящее, мать Диодора, даже если она стояла в другом конце храма, прибегала и начинала толкать священника в спину). Пятница, Крест, страсти Христовы были мне близки. Я как бы чувствовала себя вне стана, поношение Его носяще (см. Евр.13:13). Душа таинственно сораспиналась в злостраданиях и таинственно близко ощущала дух Христов, просвещение и неизреченную любовь к Господу. День причастия был для меня Пасхой любви Господней. Доминирующим настроением души моей при всех страданиях были радость и любовь. Душа желала уничижения и страдания ради таинственного познания в сораспятии любви Христовой.
Наступил Великий пост. Я, как и в прошлом году, первую седмицу поста до субботы ничего не ела и не пила. В покаянии и слезных мольбах истаявала9 душа. Мать Диодора молилась обо мне. Во вторник второй седмицы утром я пришла в церковь, она стала ходить вокруг меня и говорить: "О, Господи, помилуй", юродствуя, она так часто говорила. Стою на молитве, как обычно, и вдруг радостно осознаю, что меня не бьют, в келлии молюсь - все тихо. Наконец-то мгновенно прекратилась явная брань. С тех пор перестали кричать и бить меня враги. Благодарна я была Господу милосердному, что ради молитв матери Диодоры освободил меня от чаши сей горькой. Я почувствовала, что как бы реки змей куда-то утекли. Господь даровал мне на некоторое время отдых и утешение. В Крестопоклонную седмицу и Страстную (кроме Великого Четверга) я постилась из благодарности, как и в первую. Пасха была неземная. Всю пятидесятницу я провела в блаженстве мира, любви и церковных наслаждений.
Обет молчания. Наступил Петров пост. В том монастыре сестры жили без всякого духовного руководства. Было много нечистого. Без благословения тайно по келлиям ели, работали по ночам для заработка (рукоделия свои продавали), имели подруг, что приводило к непослушанию и праздности, понятия не имели о внутреннем очищении и так далее. Брань моя с врагами не прошла бесследно, она повлияла на сестер и те стали ходить ко мне за советом и на откровение помыслов, я принимала их по субботам и воскресеньям. Настоятельница монастыря монахиня Дорофея также приходила. По моей просьбе она разрешила всем сестрам по средам и пятницам отстаивать литургию. По праздникам и воскресеньям сестры просили меня беседовать с ними. Началось духовное исправление. Но вскоре появилась зависть, возникла клевета против меня, и я решила молчать. Подошла в церкви к монахине Диодоре, наклонила голову, и она как бы благословила меня. Когда я сказала сестрам, что буду молчать, а говорить стану только на Преображение, Рождество и Пасху, многие из них начали плакать. Все, кто ко мне ходили, пришли как бы прощаться, я их утешила, сказав, что буду молиться о них. Так началось мое молчание. Оно окружает душу ангельским веянием: когда я вновь заговорила на Преображение, то мне показалось, что я что-то потеряла. На Преображение я беседовала. Перед воротами на полянке собрались почти все сестры и настоятельница, мать Диодора также ходила поблизости. Душа моя праздновала, не было предчувствия, какая скорбь меня ожидает. Для монахини, видно, было достаточно того покоя, которого сподобил Господь, теперь Ему угодно было закалить душу мою огнем скорби.
Мать Диодора жила в телесном стеснении и молитвах. Была незлобива, но поступала порой так, чтобы вызвать против себя раздражение, как бы стремилась быть унижаемой. Ее били и выгоняли из церкви, из келлии, из трапезной. Она почти целый день ходила вокруг монастыря босая, оборванная, грязная. Иногда питалась, чем ни попадя, например, выпьет масло из лампады, проглотит фитиль, ее с шумом выдворят, а она, улыбаясь, побежит куда-нибудь и молится. Выпивала чернила, ела негашеную известь и отбросы. Если кто-нибудь скажет, что она не безумная, а юродствует ради Христа, то такое вытворит, что опять начинают думать, что она сумасшедшая. Я же, зная о ее подвигах, всегда умилялась и плакала. Несколько раз видела ее величественной и прекрасной, лицезрела проявление в ней ангельских сил и духовную красоту. Ее внешний вид меня не отталкивал, я воспринимала ее духовно. Она меня любила во Христе, и между нами установилось молитвенное общение. Я молчала, она юродствовала, но наше общение было выше слов.
На Успение Божией Матери во время утрени на всенощной мне как-то таинственно открылось, что мать Диодора умрет. Она в это мгновение на меня посмотрела, и ей также это открылось. На другой день после Успения старица взглянула на меня, и в ее глазах был свет Святого Духа. Так она попрощалась со мной и ушла куда-то, юродствуя. Моя душа плакала. Я еще ничего не знала, но сердце скорбело. Какая-то сила тянула меня к Днестру, ноя не позволяла себе подойти, думала, что это искушение. Слезы лились непрестанно и во время работы, то есть когда носила воду, и в церкви. Через два дня я у себя в келлии днем молилась и чувствую, как будто что-то отделилось от моего сердца, и слышу внутри себя звон колокола. Потом я поняла, что в этот час она умерла.
На вечерне ко мне подходит одна из сестер и говорит: "Сестра Лидия, мать Диодора в Днестре". Я перекрестилась и сказала: "Твоя, Владыко Святый Господи, воля, едина благословенная", однако сердце не выдержало, и я на какое-то время потеряла сознание. Сестры дали мне воды. Очнувшись, к себе в келлию не пошла, а направилась в сестринскую, где всю ночь читали по матери Диодоре Псалтирь. Я же клала схимнические поклоны. Ночью задремала на минуту, и мне представилось, что я с ней, а она подобна солнцу: старица даже согрела меня. От скорби сердца мне казалось, что все изменилось. Это была моя первая духовная любовь во Христе, и разлучение с матушкой Диодорой было болезненно для моей души. Утром пошла к тому месту, где она лежала на берегу Днестра. Голова ее была разбита. Одна женщина видела, как старица подходила к румынскому солдату, как всегда юродствуя. Солдат был раздражен, ударил ее прикладом по голове и столкнул в Днестр. Это было в трех километрах от монастыря, тело несло течением, и против монастыря, несмотря на сильный лоток, оно остановилось посреди реки недвижно. Тогда я поняла, почему меня тянуло к реке.
Мы похоронили мать Диодору на монастырском кладбище. Я постоянно молилась о ней, сердце скорбело и плакало.
Начало иночества. Приближалась зима. Тело мое, подобно животному, ведомому на заклание, готовилось к зимним страданиям от холода. Я продолжала причащаться каждую пятницу Церковные богослужения и келейные молитвы были утешением для души. В день великомученицы Варвары - 4(17)декабря) - меня облекли в рясофор и дали рясу покойной матери Диодоры, Это было в 1922 году. Я продолжала свое молчание. По субботам и воскресеньям сестры приходили, говорили мне о своих грехах и скорбях, и, если нужно было, я разборчиво писала им записки. Оттого, что выводила слова крупными буквами, в монастыре считали меня малограмотной. На Рождество Христово я говорила три дня. Собрались все сестры, я сказала им слово, потом меня попросили посетить хутор в двенадцати километрах, там было пятнадцать сестер. Все открывали мне свои помыслы. Помню, была метель, я пошла к ним по обыкновению почти босая, без теплой одежды и, вернувшись в тот же день в свою промерзшую келлию, съела кусок хлеба, тоже замерзшего, выпила ледяной воды и замолчала до Пасхи. Враги больше не кричали и не били меня, но вскоре ополчились, вооружив против меня людей.
В монастыре был один старый иеромонах, который вел распутную жизнь. Он соблазнил сестру (рясофорную), и они согрешили , родился ребенок, который вскоре и умер. Сестру выгнали из монастыря. После Пасхи как-то ночью она пришла ко мне. Раньше никогда ко мне не приходила, и я ее не знала. А тут говорит: "Я уже больше не могу так жить, нигде для меня нет места, сегодня ночевала на кладбище, если и ты мне не поможешь, то покончу с собой". Тогда еще не началось мое молчание, думала замолчать после отдания Пасхи. Вечером пришли ко мне некоторые сестры с настоятельницей матерью Дорофеей, и я беседовала с ними. Моя посетительница скрылась в передней. Выходившие сестры ее заметили. Мать Дорофея возмутилась и хотела ее выгнать. Тогда я встала, крестообразно закрыла ее и говорю: "Меня тоже выгоняйте". Они ушли. Я успокоила несчастную: "Не бойся, Господь не оставит тебя". А сама не знала, как поступить. Отпустить ее боялась: она была в отчаянии. Пойти против воли настоятельницы - эго противоречило моим понятиям о монастырском послушании. Решила обратиться за советом к старцу Филимону.
Ему было семьдесят с лишним лет, жил он в мужском монастыре в восемнадцати километрах от Жабки. В молодости, будучи послушником, когда пахал, то плугом нечаянно повредил себе обе ноги, которые пришлось ампутировать выше колен. Он сорок дней провел в посте и молитве, и Господь укрепил его душу. Но принять постриг не захотел, говорил: "Я не монах, а калека", так и остался послушником, но духовно настолько преуспел, что народ ходил к нему. Я у старца еще ни разу не была. Когда направилась к нему, зашла перед этим в монастырскую церковь и долго молилась Господу. Его келлия оказалась на черном дворе. Он разговаривал с приходящими к нему за советом через окно, а сам лежал на деревянной лежанке возле окна. Одет был в белую рубаху, седой, глаза голубые. Когда его увидела, сердце растаяло во мне от умиления и любви: ангельская чистота, кротость, рассудительность, - все в нем было не от мира сего. Согрелась моя душа рядом с этой прекрасной душой. Он принял меня с великой любовью, долго со мной говорил и в конце концов произнес: "Ты не только должна помочь падшей сестре, но и много претерпеть за нее. Скажи от моего имени матери Дорофее, что если не помогут этой сестре, то пострадает она и монастырь". Поцеловав старцу руку и испросив его святых молитв, ушла, благодаря Господа за приобретенное сокровище. Обо всем рассказала матери Дорофее, на что настоятельница и некоторые из сестер возмутились: "Кто такой этот Филимон, чтобы нам его слушаться?"
В одном селе, в тридцати километрах от монастыря, жил священник - отец Стахий, который, посещая монастырь, иногда заходил ко мне. Он меня очень уважал. При случае я попросила его взять согрешившую сестру в свой дом на какое-то время. Мать Дорофея, монастырский священник и часть сестер восстали против меня. Те, кто был мне близок, продолжали приходить в свободное время, и я терпеливо объясняла, что, если презрим человеческую душу и не поможем ей в трудную минуту, мы не монахини. Мать Дорофея потребовала, чтобы я, как и прежде, молчала, запретила сестрам ходить ко мне. Я обещана продолжить молчание после праздника Святой Троицы. По вражескому действу она чрезвычайно озлобилась. Мне было жалко ее. Созвали монастырский совет. Она стала говорить, что я в прелести, "совсем как Исаакий"10. Позвали всех сестер (пришло сто с лишним человек), мать Дорофея начала меня принуждать: "Скажи им, что ты в прелести". Я поклонилась сестрам и сказала: "Простите меня, я в прелести". Близкие мне сестры плакали, но я их утешила.
Через несколько дней меня заперли в комнате, где окна были с железными решетками. Шел Петров пост. Сестры скорбели, и я поняла, что молчать мне не следует. Они тайно пробирались к окну, и мы беседовали с ними. Я постилась: ела хлеб, пила воду через два дня на третий. Водили меня в церковь и опять запирали. Я молилась. Бедная мать Дорофея не понимала, что делает, настолько была помрачена страстями. Возле окна стали сваливать много в сяких железяк, чтобы невозможно было приблизиться.
Тех из сестер, которые продолжали общение со мной, наказали: отправили на хутор, и они в трапезной клали по сто поклонов в день. Но они тайно ночью все-таки пробирались ко мне. Некоторые из них обратились за советом к старцу Филимону. Что касается меня, то он сказал: "Ей хорошо - она молится, это ей Петровы узы, а на святых Петра и Павла ее выпустят". Мать Дорофея, узнав об этом, возразила: "Посмотрим, исполнится ли пророчество Филимона. Если и освободим, то не на праздник". Настоятельница приводила ко мне румынских офицеров, те спрашивали: "Почему ты спишь на полу?" Я молчала. "Почему ты ешь хлеб и воду?" Я молчала. Мать Дорофея возмущенно замечала: "Видите, так она и меня не слушается". Однажды пришел доктор, которому она внушала, что я ненормальная. Поговорив со мной, он стал недоумевать: "Не понимаю, как Вы, интеллигентный человек, выносите по отношению к себе грубость этой невежественной женщины, неужели это дает Вам какое-то удовлетворение?" "Конечно, - ответила я, - в этом - исполнение заповеди: "Когда ударят в одну щеку, подставь другую"".
В конце концов мать Дорофея подкупила одного из чиновников, и тот согласился переправить меня через Днестр и выдать советским властям. Он пришел и говорит: "Едем, там Вас повесят", а я в ответ: "Попрошу, чтобы меня расстреляли". Я была совершенно спокойна. Мы поехали, близкие мне сестры рыдали и хватались за колеса повозки. Добрались до села. Сопровождающий стал обсуждать сложившуюся ситуацию со своей женой и признался, что все-таки не сможет выдать меня, поскольку христианин. У него было двое больных детей, он попросил помолиться о них и отправил меня с лошадьми обратно. Сказал на прощанье: "Вы свободны. Если хотите, поезжайте, пожалуйтесь владыке или идите, куда хотите". Я вернулась в монастырь, и меня опять заперли.
В тот год пост продолжался пять недель. Но вот наступило празднование в честь славных и всехвальных апостолов Петра и Павла. Меня повели на всенощную. Чтобы сестры не увидели, завели в алтарь через пономарскую. Началась всенощная, поют "Блажен муж". Вдруг послышался шум автомобилей. Из уездного города, за сорок километров, прибыла комиссия: генералы, офицеры - румыны. Каким-то образом до них дошло, что в монастыре притесняют одну сестру, и вот они приехали расследовать случай. Позвали меня, спрашивают, какие у меня претензии. Я говорю: "Никаких". - "За что Вас держат взаперти?" Я рассказала генералу (на немецком языке) историю с падшей сестрой. У одного офицера на глазах появились слезы. На другой день продолжили разбирательство, в результате запретили матери Дорофее держать меня под замком. Освобождение действительно состоялось в день святых Петра и Павла.
Я снова поселилась в своей келлии, ходила на послушание - носила воду. Но злоба не стихла, сестры разделились: одни были преданы мне, другие - матери Дорофее. Видя такую непримиримость, решила оставаться в монастыре до Успения Божией Матери, а там. помолившись в годовщину смерти старицы Диодоры, больше уже не сдерживать своих чувств и просто-напросто уйти. Настоятельница написала владыке, что в монастыре появилось сектантство, что именно я и есть сектантка. Владыка прислал комиссию, в которую входили епархиальный миссионер, окружной благочинный протоиерей и еще один священник. Пришли ко мне, поговорили. Потом созвали всех сестер и объявили, что я не только не сектантка, но и... - сказали в мой адрес много похвальных слов. Миссионер протоиерей отец Георгий очень ко мне расположился. Он расспрашивал обо мне каждую из сестер в отдельности и на основании услышанного составил доклад владыке. Потом предложил поехать с ним в Кишинев к владыке на два-три дня. Я согласилась. По дороге попросила заехать к старцу Филимону. Пошла к нему за благословением. Он мне сказал: "Поезжай, две недели до Успенского поста походишь по церквям". Я-то думала, что еду на несколько дней, но вышло по слову Филимона. Когда мы приехали, отец Георгий в своем доме выделил мне комнату. Доклад передал владыке. Но мать Дорофея сумела подкупить секретаря, и бумага пропала. Пока ее разыскивали, прошло две недели. Я ходила по церквям и молилась. Потом к владыке приехала настоятельница, позвали меня. Отец Георгий очень скорбел, что потеряли доклад и что владыка ничего не знал про мое дело. Мать Дорофея просила владыку удалить меня из монастыря, тот благословил мне уйти.
По этапу в Кишинев и Бухарест. Я появилась у старца Филимона в первый день Успенского поста и утешилась его любовью. Попросила благословения пожить в селе возле монастыря (пять километров) до Успения, а уж после годовщины смерти матушки Диодоры уйти. Он благословил, и я увидела, что старец очень опечалился, скорбь коснулась его. Ему открылось, что меня ожидает, и он заскорбел. Я попросила молитв и, поцеловав его руку, ушла. В селе меня знали и приняли с любовью - поселилась в одном из домов. Об этом узнали сестры и на Преображение двадцать из них пришли ко мне. Захотели остаться, говорили: "Мы от тебя не уйдем, где ты - там и мы с тобой". Люди в селе против сестер ничего не имели. Я не могла их отослать назад, решила, что после праздника уйду, а они пусть пока утешаются. В это же время мать Дорофея оклеветала меня перед военными, говорила, что я настроена против румынских властей, что я - шпионка. Один генерал в качестве подкупа со стороны настоятельницы получил много денег и ковров.
На праздник Успения Пресвятой Богородицы все мы были в сельской церкви. Сестры пели. Прихожане устроили нам трапезу: накрыли столы возле церкви. После обеда пришли солдаты и меня арестовали. Всех сестер посадили на телеги и увезли в монастырь. Прощаясь со мной, они рыдали. А меня двое солдат повели по этапу в Кишинев (сто километров), чтобы передать военным властям. Генерал, которого подкупили подарками, хотел меня как шпионку передать советским властям. Отец Стахий, у которого жила та падшая сестра, узнав о моем аресте, поехал хлопотать обо мне. Когда меня довели до Кишинева, то там меня ожидали отцы Георгий, Стахий и еще один священник. Я обратилась к ним, чтобы они упросили начальство, если возможно, отправить меня не в СССР, а в Сербию. Они пошли к владыке, который по телефону связался с генералом. В это же самое время у ворот стоял наготове закрытый полицейский автомобиль, и агент тайной полиции пришел за мной, чтобы препроводить меня к машине. Молюсь Господу. Мне было очень скорбно, жалко было сестер. Сердце мое будто распинали на кресте. Оставалось несколько шагов до автомобиля. В это время священники - отцы Георгий, Стахий и еще один - все почтенные старцы, а тут вижу, как малые дети бегут к воротам и кричат агенту: "Отменили, разрешили в Сербию!" Я поблагодарила Бога. Отец Георгий взял меня на поруки, поселил у себя дома.
Надо сказать, что я ничуть не удивлялась происходящему, во всем узнавала действия тех же сил, которые раньше шумели у меня в келлии. Я жалела мать Дорофею и молилась, чтобы Господь не вменил ей в грех преследование меня. Через год на месте настоятельницы ее сменили, она заболела и перед смертью, как рассказывали сестры, каялась в этих гонениях.
У меня было много утешений. Когда держали взаперти, то получала великие утешения в церкви за богослужением. Молитвы и любовь старца Филимона были для меня неизреченно дороги. В горячей преданности сестер открывалось общение во Христе. Я чувствовала, что Промысл Божий готовит мне иной путь. Иногда вспоминала, что мать Диодора говорила некоторым сестрам, будто я буду их игуменией. Послушник Филимон, когда сестры пришли к нему в скорби, сказал им: "У вас есть сестра Лидия, у нее есть много тулупов, теплые у нее тулупы" - и благословил их прийти ко мне. Видно, благословения старицы Диодоры и старца Филимона исполнялись. Некоторых сестер невозможно было разлучить со мной. Я не представляла, как же теперь быть со стремлением к уединенной жизни, которую возлюбила с детства, но решила предаться в волю Божию.
В Кишинев ко мне по очереди приехали все двадцать сестер. Отец Георгий устроил их на время в одном приюте. Я решила попроситься в Сербию, в какой-нибудь монастырь, и забрать с собой этих сестер, а пока жила у отца Георгия, который поручился за меня. На праздник Воздвижения меня вызвали в полицию и сообщили, что отправят в Бухарест. Сестра Ксения, рясофорная монахиня, заявила, что тоже поедет со мной, и ее арестовали. Нас под солдатским конвоем препроводили в бухарестскую тюрьму. Я успела попросить какого-то человека, выходящего из тюрьмы, сообщить о нас священнику русской церкви.
Трое суток мы провели в камере. Потом священник вызволил нас под свое поручительство на время, пока мы ждали визу для поездки в Сербию. Поселились в подклете русской церкви. Это цементное помещение не отапливалось, денег у нас не было. Господь посылал нам все необходимое по Своей милости. Остальные сестры пребывали в полном неведении, что с нами, так как старец Филимон уверил их, будто мы живем "под покровительством королевы Марии"11. Мать Дорофея написала клеветническое письмо в Сербию, а в Бухаресте добралась до сербского консула и всех настраивала против меня. В такой ситуации получить визу было практически невозможно. Я же не теряла надежды и утешала сестру Ксению.
После праздника Крещения вдруг приходят двое полицейских и говорят: "В Сербии Вас не принимают, приказано отправляться обратно в Кишинев". Снова мы оказались в тюрьме, а ночью под конвоем вооруженных солдат нас, двух монахинь, провели через весь город на вокзал- Потом также сопровождали до тюрьмы в Кишиневе. Сестры ничего об этом не знали, у нас не было возможности известить их. В тюрьме нам сказали, что через несколько дней меня отправят в СССР, а сестру Ксению освободят, но я не теряла надежды и молилась. В камере предварительного заключения был с нами один еврей. Он там так долго томился, что уже отчаялся. Увидев, что я молюсь, говорит: "Попросите Вашего Бога, пусть меня освободят". На следующий день его освободили. Через несколько дней рассматривалось наше дело. За время всех наших тюремных этапов тот подкупленный генерал был в чем-то изобличен, и его разжаловали. Против меня не нашли никаких улик, в результате всех разбирательств мы оказались на свободе.
Таким образом, мы вернулись к сестрам в приют. Я усердно молилась Господу указать, что же мне делать. Инокини настолько ко мне привязались, что их невозможно было отослать обратно в монастырь, они и слышать об этом не хотели. Из-за матери Дорофеи нельзя было получить визу. Но я была спокойна и верила, что по милости Господней и по молитвам и благословению старца Филимона все устроится. Через несколько дней во сне мне было внушение, что я должна поехать в Черновцы на Буковину. Все это восприняла не без удивления. Сестра Ксения поехала со мной. По пути заехали в Яссы, поклонились мощам преподобной Параскевы, затем зашли в монастырь, поклонились мощам святого Иоанна Сочавского. Наконец, добрались до Черновцов. В городе отыскали общежитие, где обретались десять православных монахинь, обслуживающих больницу Несколько дней жили у них. Я все никак не могла понять, для чего мне надо было сюда ехать. И что же? Как-то говорит мне одна из монахинь, что у них в городе живет русская княгиня, что она очень хочет меня видеть. Я пошла к ней. После разговора поделилась с ней своей скорбью, сказала, что не могу получить визу в Сербию. "Я Вам все устрою, - обещает моя новая знакомая, - приезжайте сюда еще раз после Пасхи". Мы вернулись в Кишинев, я верила, что это все промыслительно. После Пасхи опять отправились в Черновцы. Княгиня говорит: "Через несколько дней приезжает сюда моя очень близкая знакомая, она придворная дама королевы Марии. Я ее попрошу, и она устроит Вам визу, поезжайте в Бухарест и ждите". Мы отправились в Бухарест и снова разместились в русской церкви. После праздника Святой Троицы меня вызывают в русское посольство. Русский посланник с удивлением передает письмо из королевского дома от имени королевы Марии, в котором говорится, чтобы мне с сестрой выдали визу в Сербию. Через день мы ее получили. Все вышло по слову старца Филимона, который говорил, что мы под покровительством королевы Марии. Все это было настолько необычно, что невозможно выразить словами, сколь велика была милость Божия. Благодарила Господа несказанно.
Сербия. В Петров пост мы приехали в Сербию, здесь Господь сподобил, к моему великому благу, встретиться с Высокопреосвященным владыкой Феофаном12, который стал моим возлюбленным о Господе старцем. С тех пор (это было в июне 1924 года) жизнь моя протекала под его духовным руководством, В Великий пост 1925 года я получила монастырь святых мучеников Кирика и Иулитты около Цариброда, сюда же удалось переправить и двадцать сестер, которые оставались в Кишиневе.
В июне 1925 года, вдень памяти Пророка Предтечи и Крестителя Господня Иоанна, я приняла постриг в малую схиму с именем Диодора в память своей первой возлюбленной о Христе старицы.
Все, что здесь сказано, - это поверхностное описание некоторых событий из моей жизни как благодарение за великие милости Господни ко мне, недостойной, Но недомысленную и несказанную милость Господню, проявленную в молитвенных проникновениях, в тайнах духовного познания, в любви и заступлении, оказанных мне - нищей и убогой, грешной и неблагодарной, выразить не могу. Это подобно цвету утренней зари - нежному, глубокому и неуловимому, который совершенно невозможно описать словами.
Февраль 1959 года.
***
Далее жизнеописание матушки Марии будет кратким, так как о событиях, предшествовавших знакомству с ней, составителю мало что известно.
В Югославии она прожила со своими сестрами до 1950 года, обновила и расширила семь монастырей. Принимала в обители не только молодых и здоровых, но и старых, и больных - если только видела искреннее стремление к монашеству. В последние годы управляла сразу тремя монастырями. Свой монастырский устав она заимствовала у преподобного Кирилла, игумена Белозерского. В монастыре вставали в три часа ночи, читали по келлиям полунощницу и шли в церковь, где ежедневно совершалось богослужение с литургией, которая заканчивалась в семь часов утра. Некоторые сестры, чаше всего новоначальные и немощные, завтракали и отправлялись каждая на свое послушание. Держали скотный двор с коровами, лошадьми, овцами и курами. Молоко перерабатывали на масло и сыр. В обители были разные мастерские, например, златошвейные, где шили богослужебные одежды, плащаницы; в других мастерских изготовляли церковную утварь; были также иконописная, швейная, ткацкая мастерские. Матушка устроила свечной завод - свои изделия поставляли и другим церквям. В монастыре был приют для сирот и детей из бедных семей.
После утреннего богослужения матушка отдавала благочинной распоряжения о предстоящих делах, а сама запиралась на два часа для совершения келейного правила. Она говорила, что без молитвы не смогла бы руководить сестрами. В полдень бывал обед. Трапезная выглядела скромно, но очень чисто. Все сестры садились за стол, впереди - матушка игумения 13. Дежурная читала житие дневного святого. Во время трапезы не разговаривали. У сестер была своя посуда, которую они держали каждая в своем ящике. Суп и хлеб брали кто сколько хотел, остальные блюда давались порциями. Потом два часа отдыхали: кто-то мог поспать, большинство же сестер в это время читали. А потом снова принимались за работу, до вечера. Затем следовали вечерня и ужин. Молитвы на сон грядущим сестры читали самостоятельно по келлиям. Матушка считала, что это лучше, чем общее чтение этих молитв в церкви. В девять часов все уже должны были быть в постелях. Но, конечно, некоторые послушания не позволяли вовремя ложиться. На таких работах матушка старалась менять сестер, ставила их по очереди. Сама она проверяла келлии и следила за всем и тоже участвовала в работах -для утруждения себя и чтобы сестер ободрить, на которых пример матушки действовал сильнее всяких слов и увещеваний. Игумения, как правило, спала четыре часа, но очень часто по разным причинам - меньше, а то и вовсе не ложилась. По вечерам она принимала сестер на откровение помыслов, старалась проникнуть в самую сокровенную душевную глубину у тех, кто искал ее наставлений и духовной помощи. Благодаря чтению Житий святых отцов и следованию их учению матушка обрела большую опытность в духовной жизни. Из святых отцов она больше всех любила Макария Великого, Григория Богослова, Исаака Сирина и Симеона Нового Богослова. Макария Великого, кстати, почитала как своего старца. Неизменно считала себя грешнее всех сестер.
В Югославии матушка пребывала под старческим руководством архиепископа Феофана Полтавского. Будучи игуменией. она проводила суровую подвижническую жизнь: спала на полу, двадцать лет питалась одним хлебом, и то понемногу, а было время, когда несколько лет вообще не ела хлеба, - только сырые овощи. Великим постом, первую, четвертую и последнюю седмицы, она проводила без пищи и питья. Так же - и в первую неделю Успенского поста. Затем уже ела все, что разрешалось по великосхимническому уставу, придерживаясь наставлений преподобного Иоанна Лествичника, но старалась ограничиться малым количеством, так что всегда была великой постницей. Особенно она воздерживалась от воды, что, по ее словам, самое трудное в телесном посте. Носила долгое время вериги, пока не заболела очень сильно, тогда пришлось их снять.
Особенно большие скорби и испытания ей пришлось пережить во время последней войны. Она кормила и прятала в монастыре партизан, несмотря на предупреждение немецких и итальянских оккупационных властей, обещавших не трогать монахинь только в том случае, если те не будут помогать партизанам, в противном случае грозили монастырь уничтожить. Наконец до оккупантов дошло, что матушка принимает партизан, и ее занесли в список приговоренных к смертной казни Ее спас один болгарский полковник, который любил с ней беседовать и брал у нее духовные книги. Он ее вовремя предупредил, сказал, что видел списки, и мать Мария ушла в безопасное место. Все это время она пребывала в состоянии внутренней сосредоточенной молитвы, внешне же держалась смело и мужественно. Ее горячая молитва и самоотверженность удерживали злых людей от исполнения дурных намерений по отношению к монастырю и сестрам. Сердце ее не выдержало сильных скорбен и переживаний во время войны, с тех пор оно у нее болело. Случалось и такое, что в обители совсем нечем было питаться, и сестры начинали малодушествовать, роптать, но игумения твердо уповала на милость Божию и молилась. Однажды в такой критический момент какой-то человек привез телегу жита. Много скорбей пришлось пережить матушке. Бывало, что начинала в обители строительство или ремонт, не имея денег, уповая лишь на милость Божию. Однажды она "посадила" мастеров на крышу работать, а сама с одной сестрой пошла собирать милостыню, чтобы заплатить им.
Матушка очень любила сестер. Она была тем истинным пастырем, который душу свою полагает за овцы своя. Однажды сестра Ксения (в монашестве Мария) заболела какой-то мучительной болезнью, температура доходила до сорока. "Я о ней сильно молилась, - рассказывала старица, - и сестра выздоровела, а сама я заболела. Оказалось, это была лихорадка". Можно было понять так, что матушка молилась, чтобы болезнь сестры перешла на нее. Это повлияло на состояние здоровья игумений и оставило след на всю жизнь. Были сестры, в которых она вложила много душевных сил, но те оказались неверны ей. Она похоронила больше тридцати духовных чад. Однажды Устроили паломническую поездку в Святую Землю. Но одна из сестер тяжело заболела. Матушка осталась при ней, и сестра вскоре умерла на ее руках. Игумения была довольна, что присутствовала при последних ее минутах, поддерживая ее дух и приуготовляя к переходу в вечность.
Самую большую заботу матушка проявляла о духовном исправлении и преуспеянии сестер. Человек, который не имеет представления об истинном духовном руководстве, не может даже вообразить, какой великий труд для старца или старицы бороться со страстями послушника, послушницы и с врагами рода человеческого, действующими через эти страсти. Тогда вся ветхая природа человека, поддерживаемая врагом спасения, ополчается на борьбу против духовного руководителя, который хочет исцелить и обновить душу. Бывает, что некоторые послушники по внушению врага, хотящего всем погибели , уходят от своего старца под разными благовидными предлогами. Я сам помню, как иногда во мне все восставало, казалось, что больше уже нет никаких сил оставаться в монастыре, что нужно бежать. Но я удержался, и был безгранично за это благодарен Богу.
Матушка Мария никогда не имела лицеприятия к сестрам. Она также не отличала русских и сербок, любила всех одинаково. С ней сближались больше те, кто был ближе к Богу и кто мог воспринять высшую степень духовного общения. Но более преуспевших старица старалась не баловать, она вела себя с ними гораздо строже, чем с остальными
В монастыре преподобной Параскевы-Петки я был свидетелем, насколько строго матушка обходилась с жившей с нею уже сорок четыре года монахиней Евлалией. По неопытности мне казалось, что она ее недолюбливает. Но матушка в ответ на мои подозрения сказала, что в молитвах за мать Евлалию пролила уже, наверное, больше ведра слез. Эта ее любовь особенно сильно проявилась, когда сестра заболела: у нее был рак. Семидесятисемилетняя старица, сама не очень-то здоровая, ухаживала за тяжко болящей с огромной любовью, нежностью и самоотвержением. Тогда я подумал, какое большое счастье жить сорок четыре года возле такой матушки и умереть на ее руках. Блаженна мать Евлалия, сподобившаяся такой великой милости Божией.
Сестры очень любили свою духовную мать. Однажды в югославский монастырь, управляемый игуменией Марией, приехал представитель местного епархиального архиерея и объявил, что половину сестер решено отправить в другой монастырь Все насельницы начали плакать, и архиерейский посланник в изумлении заметит "Старших монахинь я понимаю, но когда к вам успели так привязаться новоначальные послушницы?" Он доложил епископу, что отделить сестер от их духовной матери невозможно.
В1950 году игумений Марии предложили отказаться от подчинения Московской Патриархии и от советского гражданства, Угрожая переселением в другую страну. Она предпочла отправиться в изгнание, но не отказалась от своей Родины и от своего архипастыря и отца - Святейшего Патриарха Московского и всея Руси. Тогда ее вместе со всеми русскими сестрами в товарном вагоне вывезли в Албанию. Сербские монахини неутешно плакали и рвались к матушке, но их разлучат и насильно. Одна из них успела войти в вагон вместе с русскими. Когда солдат спросил ее: "Ты сербка?", она ответила, что русская. Но ее уличили во лжи. Сестра прижалась к своей духовной матери, обняла ее, так что пришлось силой выводить ее из вагона. Впоследствии, вспоминая об этом эпизоде, старица говорила: "Каково мне было тогда? Сердце разрывалось на части".
В Албании им разрешили занять один из монастырей и по ходатайству Святейшего Патриарха Алексия и советского посла оказывали всякое содействие. Но трудно было православным монахиням жить в неправославной стране. По этой причине матушка отказалась от возможности остаться в монастырях Франции или США, она решила проситься в Болгарию. По ходатайству Святейшего Патриарха Алексия Болгарская Православная Церковь и болгарское правительство в 1954 году приняли русских монахинь и предоставили им возможность выбрать монастырь. Матушка осмотрела разные обители в Болгарии. Среди них были монастыри в очень хорошем состоянии благоустроенные. Но ей понравился маленький полуразрушенный скит преподобной Параскевы-Петки, находящийся недалеко от Софии (курорт Банкя). Прекрасная природа и уединенность этого местечка пришлись по душе сестрам. Началась работа по восстановлению монастыря и постройке новой церкви. В скиту преподобной Параскевы-Петки матушка учредила скитский устав преподобного Нила Сорского. Болгарская Церковь и ее предстоятели, теперь уже блаженнопочивший Патриарх Кирилл и ныне здравствующий Патриарх Максим14 старались во всем помогать русским монахиням и исполнять их скромные просьбы. "Для русских, - говорила мать Мария, - Болгария после России самая родная по духу". Здесь русские инокини познакомились с епископом Левкийским Парфением. "У владыки Парфения чистейшая душа", - говорила мать Мария. Он стал ее духовным отцом.
Я познакомился с моей духовной старицей в 1972 году, а в 1973-м оказался у нее в монастыре. Сколько добра она сделала для меня, сколько сил и времени посвятила мне, обо всем и не расскажешь. Она старалась глубоко проникнуться состоянием моей души и необычайно терпеливо помогала мне избавляться от страстей и мирских привычек. Вся моя ветхая природа, подстрекаемая врагом спасения, вооружилась против подобного обновления, но я это понимал, всегда каялся и таким образом остался верным моей старице до конца ее дней.
За сугубые проступки своих духовных чад матушка наказывала совершенно необычным способом: она сама несколько дней оставалась без пищи и питья Более страшного порицания для любящих ее и быть не могло.
Работая в монастыре, я учился заочно. Когда мне надо было идти на занятия, старица будила меня в пять часов утра, уже заранее приготовив завтрак, с собой давала еду, а вечером ждала моего возвращения, ставила на стол ужин и сидела со мной, чтобы я не уснул за едой. Только когда я ложился спать, далеко за полночь, смертельно уставшая, она уходила в свою келлию. На вопрос, как она себя чувствует, неизменно улыбаясь, отвечала "Жива". Во время обеда она мне читала Жития святых или что-нибудь из творений святых отцов. Ее звали к себе сестры, особенно ее духовная дочь, впоследствии игумения Михаила15 из Сербии, но матушка старалась подольше побыть со мной, ясно понимая, что Промысл Божий послал меня к ней, чтобы вывести на путь спасения. И ради любви к ближнему она готова была положить свою душу, отдать все свои силы, но не оставить заблудшую овцу в бездне погибели.
Матушка сама готовила и подавала монастырским гостям и рабочим, и при этом говорила: "Если бы я относила все почести к себе, а не к игуменскому сану, мне было бы сейчас, при этих условиях, невыносимо трудно". Она была необычайно умна, образованна, талантлива, начитанна. Но не это привлекало к ней людей, не это сделало ее незабвенной в наших сердцах - всему этому способствовала ее любовь во Христе, любовь, которая долготерпит, милосердствует... не завидует... не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит... никогда не перестает (1Кор.13:4-8).
Матушка Мария достигла высшей степени Иисусовой молитвы - умно-сердечной. Она говорила, что ее сердце и во сне молится. Старица была человеком очень чистой жизни, как-то призналась, что не помнит, чтобы у нее были нечистые плотские помыслы. Для нее неважно было, кто что о ней подумает и скажет, значение придавала только состоянию совести пред Господом. Матушка была совершенно незлобива и очень милосердна. Никого не осуждала и не терпела осуждения других. Она очень строго взыскивала со своих духовных чад за этот грех. Бывало, ей рассказывают с осуждением, что на нее кто-то клевещет, матушка сразу пресекала такие речи: "Что бы обо мне ни сказали, не скажут того, чего я действительно достойна за свои грехи".
За полтора года до смерти она сильно занемогла: начал страшно болеть позвоночник, потом ноги и руки. Она вставала и двигалась с неимоверными усилиями, но при этом говорила, что человек приходит в такую меру духовного возраста, когда состояние тела не влияет на состояние души. Тело голодает, мерзнет, жаждет, страшно болит, а душа радуется и веселится о Господе. Говорила, что никогда в жизни не знала таких страшных болей, похожих на боли при переломе костей, которые с некоторых пор испытывала. Но строго запрещала об этом рассказывать другим, и только теперь, когда уже матушки нет с нами, нельзя не сказать о ее великом терпении и подвигах. У нее на протяжении сорока лет был суставный артрит, болезнь с годами обострялась. Последние десять-пятнадцать лет она страдала от шума в ушах, особенно когда уставала, говорила, что ей кажется, будто мимо ворот едут сотни танков. Лекарств она никогда не принимала, все терпела и благодарила Бога.
Игумения Мария обладала даром прозорливости и чудотворной молитвы. Некоторые в этом убедились на собственном опыте, но она эти дарования старалась скрывать. В подтверждение тому несколько примеров. Еще в Югославии в монастырь иногда приводили бесноватых, и многих старица исцелила своей молитвой. Однажды во время литургии бесноватую держали сзади матушки, и эта несчастная все время кричала: "Ты меня мучишь!.. Ты меня мучишь!.." Старица в это время молилась.
Как-то появилсячеловек, у которого была парализована рука. Он сказал рабочему на дворе, что ему приснилась преподобная Параскева и послала в монастырь,чтобы о нем игумения помолилась; сказал также, что оказался впервые в этом монастыре, но это тот самый, какой он видел во сне. Рабочий проводил его к матери Марии. Вскоре игумения и еще одна сестра пошли с болящим в храм Через некоторое время он вышел оттуда радостный, окликнул рабочего, поднимая высоко руку, Двигая всеми пальцами, показывал, что исцелился. И со мной были подобные случаи.
Пришел Великий пост 1978 года. Матушка постилась также строго, как всегда. На Крестопоклонной седмице боли у нее усилились и уже до самой кончины не прекращались. В Лазареву субботу она пособоровалась. За эти дни несколько раз причащалась. В пятницу Светлой седмицы она еще посылала меня в город по строительным делам: мы собирались летом делать ремонт. Вернувшись вечером, я нашел ее в очень тяжелом состоянии. Лежа на скамейке, которая ей служила вместо кровати все годы жизни в Болгарии, она попросила рассказать ей о поездке; я ответил, что все расскажу, когда ей станет лучше. В субботу была литургия, и она в первый раз не могла пойти в церковь и причастилась в келлии. Уже почти ничего не могла есть. Пришла нас навестить моя старшая сестра, которую матушка любила. Сестра подошла к старице, и та прерывающимся голосом с большим трудом сказала: "Если Бог даст, я поправлюсь, а если Богу будет угодно, то умру. Как Бог даст, Он милостив. Вы помогайте Иветану (это мое мирское имя), он вас очень любит и вы его люби'те".
В воскресенье вечером матушка еще немного говорила. Попросила принести богослужебные книги, хотела, чтобы отслужили вечерню Святителю Николаю (это она по ошибке сказала так: на другой день была память святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова). Я говорю: "Матушка, вы не сможете читать" (сам я тогда еще не знал устава и читал только из Часослова). Она сказала: "Как-нибудь постараюсь". Но, конечно, она не смогла и подняться. Я говорю об этом, чтобы показать ее любовь к богослужению и ко всему святому. Я попросил у нее прощения за все, чем согрешил перед ней. Она сказала: "Boi простит... Таков путь". "Матушка, мне очень скорбно, - признался я и попросил: - Скажите что-нибудь в утешение". Она ответила: "Мне тоже очень скорбно", - и добавила: "Скорбь и болезнь обретох, и имя Господне призвах" (Пс.114:3). Потом уже совсем замолчала и только тяжело дышала. Если я к ней подходил, она меня все отсылала спать, но я не хотел ложиться. После полуночи она стала беспокойной - сбрасывала с себя одеяло, наверное, ей было очень жарко от сильного сердцебиения, так как сердце изнемогало от страшных болей.
До утра сидел я у ее кровати при керосиновой лампе и плакал. В какой-то момент ее дыхание начало прерываться. Последний вздох - и вдруг она открыла глаза. Как можно словами выразить то, что я увидел? В ее глазах была бездна неимоверной скорби, такой, что превосходит земные измерения. И через миг глаза закрылись. Матушка 16. Я почувствовал, что даже в последние часы своей жизни, при переходе в другой мир, она переживала не столько за себя, сколько болела и скорбела душой об остающихся, о тех, кто лишался своей наставницы, горячо любящей духовной матери и покровительницы. И эта скорбь, я понял по ее взгляду, устремленному на меня, была в том числе и обо мне, о моей дальнейшей участи. Столько она потрудилась, отдавала все, что могла, и сейчас оставляла меня еще духовно не окрепшим, еще не принявшим монашеского пострига...
Отпевание старицы совершил епископ Геласий. Это было его первое отпевание в архиерейском сане. За пять лет до кончины матушка сказала, что ее будет отпевать отец Геласий. Все удивлялись, полагая, что это должен делать епископ Парфений, ее духовник. Но ко времени кончины старицы он был очень болен, и Святейший Патриарх благословил отпевать епископу Геласию, зная, что матушка его очень любила.
На третий день мы похоронили свою игумению. В том году зима была почти без снега. Весна тоже выдалась сухой, и травы почти не было. Но с кончины матушки начались проливные Дожди, и такая поднялась трава, что мы накосили очень много сена.
Первые сорок дней я был как бы сам не свой и даже скорбь не чувствовал особенно сильно. На сороковой день отслужили литургию и панихиду Служил приснопамятный епископ Парфений. После панихиды он совершил на могиле литию Погода была холодная Дул порывистый ветер, гнал тяжелые облака. Когда лития кончилась, вдруг от могилы поднялся сильный вихрь и устремился вверх, как бы пробивая тучи. Многие обратили внимание на это необыкновенное явление Я подумал "Праведная и многострадальная душа моей старицы вознеслась на небеса к Богу, Которого с юности возлюбила всем сердцем и Которому посвятила всю свою жизнь"
Перед сороковым днем (он в том году совпал с отданием праздника Вознесения) я первый раз ночевал в ее келлии, и всю ночь чувствовал, что дух матушки со мной, ощущал ее любовь, только разве телесными очами видеть ее не мог Был я в состоянии какого-то полусна и понял, что старица никогда меня не оставит, что она будет со мной всегда. На следующий вечер я уже не чувствовал ее присутствия в келлии Как я сам себе объяснил, ее душа уже вознеслась на небеса.
Впоследстви и могила матушки стала для меня местом утешения и отрады. Там я получал облегчение в скорбях. Часто приходил к старице просить ее молитв, когда возникали разного рода затруднения, если предстояло какое-нибудь ответственное дело, и всегда получал после этого помощь: что-то прояснялось, на мои недоуменные вопросы приходили ответы.
Из многих случаев благодатной помощи по святым молитвам матушки я расскажу лишь об одном. Однажды вместе с рабочим мы хотели весной вскопать огород внизу под монастырем, возле леса. Стали выжигать сухую траву. Дувший северо-западный ветер погнал огонь к деревьям. Казалось, остановить его невозможно. Опасность была страшная: огромный лес, а возле - село. Я всем сердцем обратился к матушке Марии, попросил помочь в беде, и вмиг ветер повернул в другую сторону. Огонь погас. Я горячо благодарил Бога и Его угодницу.
Во мне живет уверенность, что народ (имею в виду русских), способный рождать таких церковных чад, - это народ великий и необычайно богатый. Такой народ будет храним Богом до скончания века
Господь да упокоит страдалицу - схиигумению Марию в Своем Небесном Царстве, а нам да простит грехи по святым ее молитвам.
1986 г.
ПИСЬМА ЕПИСКОПУ ЛЕВКИЙСКОМУ ПАРФЕНИЮ
Умилительное торжество. Во гробе - бабушка Стойка. Суровые черты лица смягчены наступившим блаженством умиротворения. Покой. Благодарный сын с высоты архиерейского величия воскресной светлостию осеняет гроб любимой матери. Отмеченная Промыслом, мужественная христианка, она до конца свято исполняла данные в юности обеты Богу. Цельная натура ее не колебалась в вере. Благочестием и патриархальной чистотою окружила она свою семью; примером своей ревностной души сумела возжечь пламень любви к Богу в юном отроке. Ныне приемлет она мзду за свои труды, имея в лице любящего сына горячего молитвенника о своей душе. Подобает посвятить ей сей надгробный стих.:
* * *
Ваше Преосвященство, святой возлюбленный Владыко Парфений! По Вашему благословению прочитала книгу Достоевского. Он для меня тяжел. Это психолог ада. В душе человеческой в земной жизни три лика. Иногда господствует один, иногда другой, иногда все три. земли, ада и неба. Любовь к ближнему покрывает первый, не взирает на второй и с надеждой ищет третьего - лика небесного. Преподобный Исаак Сирин уподобляет чистоту милосердию. Если милосердие душевное состоит в том, чтобы не видеть наготы ближнего, то для чего нам раскрывать ее? Итак душа истаивает от жалости к человеку. О его [Достоевского] прорицаниях. Я не считаю его пророком, но у него глубокая интуиция, и этого достаточно, чтобы предвидеть грядущее (зная историю русского народа). Страна, в которой были господин Великий Новгород., Иоанн Грозный, пугачевщина, крепостное право, самодурство, Петр Великий, Екатерина Великая, режим Николая I, обер-прокуроры, раскол и хлыстовщина, а наряду с этим великий Покров Божией Матери через чудотворные и явленные иконы, такой великий сонм святых, столько подвижников благочестия, столько монастырей и церквей, оцерковленный быт, - самая подходящая арена для раскрытия апокалиптических событий. Это предвидели многие. А что это у него за мечта - "народ-богоносец"? Прав владыка...(в рукописи неразборчиво). Это русский сионизм Надо молить Господа, чтобы даровал великое покаяние православным людям Только в этом спасение России и мира.
Возвращаю с благодарностью Ваши проповеди. Они просты. Они настолько просты, что не могут нравиться "премудрым и разумным", а ценны для "младенцев" и для тех, которые любят красоту, а не прикрасы. Ваше пастырское увещевание очень трогательно и проникнуто искренней любовью. Какой печальный случай.
Приближается время благоприятное - время поста.
Прошу Вашей молитвенной помощи преодолеть препятствия естественные и сверхъестественные. Прошу Вашу великодушную душу, потрудитесь со мной над моей немощной душой и умолите Господа помиловать меня. Простите и благословите.
Ваша о Христе сомолитвенница преданная схиигумения Мария.
5/18 марта 1959г. Скит преп. Параскевы-Петки
* * *
Ваше Преосвященство, святый возлюбленный Владыко Парфений!
Вашими святыми молитвами первая седмица Великого поста прошла душеспасительно.
Чувствуя свою великую виновность пред Богом, я готовилась встретить различные препятствия, но с первого дня меня окружила милость и помощь Господня.
Конечно, непонятные действия непонятных сил, которые я несу как свой крест, от Господа мне данный, подвергли меня большим трудностям и слезным молениям, но что это в сравнении с милостию Христовой?
Пощение было совсем легкое. Я как бы забыла, что существуют пища и питие и не без сожаления отперла в пятницу двери.
Слава Богу за все!
Мне надо приехать в Софию по административным делам. Я не люблю и избегаю в пост отлучаться из обители, но за то буду иметь радость видеть Вас. Надеюсь, что и Вы поделитесь со мной Вашими переживаниями в первую седмицу.
Если Богу будет угодно, предполагаю в понедельник или вторник на третьей седмице быть у Вас.
Прошу Ваших святых молитв и благословения.
Ваша о Христе преданная сомолитвенница схиигумения Мария.
9/22 марта 1959 г. Скит преп. Параскевы-Петки
* * *
Христос Воскресе!
Опять душа видит пред собой открытые врата Царства Небесного, видит в радостном недоумении прекрасную действительность - что Иисус для сердца все: насыщение, просвещение, очищение, окрыление, укрепление, утешение.
Возрастает дерзновение сердца, но душа, наученная опытом, удерживает дерзновение и, как в безопасное убежище скрывшись в свою нищету, оттуда, омывшись обильными теплыми струями слез, взывает: "Нилобзания Ти дам, яко Иуда, но яко разбойник,..".
Радуйтесь, святый возлюбленный Владыко, радуйтесь, радуйтесь и веселитесь, обретая в сердце своем такого Бога, такого Владыку, такого возлюбленного Господа. Христос Воскресе!
Ожидаю с радостью дня, когда смогу увидеть и приветствовать Вас.
Если Бог даст, 11-12мая хочу быть у Вас. Предаю себя Вашим святым молитвам.
Ваша во Христе сомолитвенница схиигумения Мария.
Пасха 1959г.
* * *
Христос Воскресе!
Озаренной светлым Воскресением и осязавшей Слово душе возможно принести миро.
И что такое сие миро?
Когда, погрузившись в глубину сердца, в согласном единении ведения и желания и разума с чувством обретается воскликновение "Да будет воля Твоя", исчерпывающее всю полноту сердца, то душа видит себя в обновлении жизни, благоухание которой открывает ей путь к бескрайнему вожделению совершенного. Я сказала Вам, что у Вас вид воскресный, этим я многое сказала Вам, потому и делюсь с Вами, хотя и недостаточны слова для передачи глубины пасхальных тайн.
Предаю себя Вашим святым молитвам и прошу, святый возлюбленный о Господе Владыко, Вашего благословения.
Ваша о Христе схиигумения Мария.
Пасха 1959г., Неделя святых жен-мироносщ
* * *
Ваше Преосвященство,
святой возлюбленный Владыко Парфений!
Я узнала, что ожидаемый гость вылетит из Москвы 4 августа утром, так что Вы, если только пожелаете, можете у нас побывать. Хорошо третьего рано утром выехать из Софии с диаконом. Мать Евлалия с лошадьми может ждать в Банкя, а четвертого рано отслужите святую Литургию, и мы можем к двенадцати или даже раньше отвезти Вас в Банкя. Если это угодно Богу и Вам, есть надежда, что вы не лишите нас этой радости.
Благодарю Бога, что дано мне было помолиться вместе с Вами о Вашей досточтимой матери.
Слава Богу, было очень утешительно.
Поповы благополучно со мною пришли, не почувствовав никакой усталости, передают Вам привет и просят благословения.
Я забыла сказать Вам на исповеди, что у нас теперь служба в церкви не в определенное время, Зависит от того, когда сестры ложатся спать. Я нахожу, что так как они много работают, им необходимо дать пять часов сна, а днем отдыха нет. Поэтому утреня иногда в четыре часа, а иногда в пять. Я не люблю этого, но так получается.
Прошу Ваших святых молитв и благословения. Сожалею, что было мало времени, так как душа моя истосковалась по беседе с Вами.
Ваша о Христе сомолитвенница схиигумения Мария.
11/24 июля 1959 г.
* * *
... "И се Господь мимо идет и дух... пред Господем, (но) не в дусе Господь: и по дусе трус, и не в трусе Господь: и по трусе огнь, и не во огни Господь: и по огни глас хлада тонка, и тамо Господь" (служба Преображения, великая вечерня, ЗЦар.19:11-12)17.
Если душа на пути ко Господу опытно познает эти предшествующие ее преображению моменты, то исполнится силой совершенного упования. Видя твердость "стены", не убоится ее крепости, зная, что не своею немощью, а Господней благостынею прейдет "стену" и достигнет гласа хлада тонкого, который есть бесстрастная Любовь, Отчее Сияние - Христос. Но, узнав всю твердость и неудобопроходимостъ "стены", принимает в душу свою некую суровость и строгость; познавши же благость "Отчего Сияния", осиявается также благостию Его ~ "Привлеки eси любовию мя, Спасе, и пременил ecи Божественным Твоим желанием, но попали огнем невещественным грехи моя и насытитися Твоея пищи сподоби: да обое, играя, величаю, Влаже, величия Твоя" (служба Преображения, канон утрени, песнь 9).
Приветствую Вас, святый возлюбленный Бладыко Парфений!Предаю себя Вашим святым молитвам и прошу Вашего благословения. Надеюсь вскоре увидеть Вас.
Ваша о Христе сомолитвенница схиигумения Мария.
6/19 августа 1959г.
* * *
Святый возлюбленный Владыко Парфений!
Желаю Вашей душе радоватися и паки радоватися о Господе нашем Иисусе Христе. Я, когда пишу Вам, никогда не сочиняю письма, а имею желание поделиться с Вами пережитым, поэтому не могу приветствовать Вас в связи с праздником 118, пока сама не насыщусь.
Блажен человек, сотворенный по образу и подобию Божию.
Насколько же блаженнее монах, презревший все видимое и невидимое, и тело и душу свою19, и в глубине смирения желающий единого Бога и по смирению как бы запрещающий себе и желать, а всецело предающий себя упованию милости Божией! Тогда душа по дару благодати приемлет в себя родившееся Слово и сама рождается. Таинство. Но если наше общение со Христом таково, как общение Слова со Отцем, а Бог Слово присно рождается в недрах Отчих, то это и есть напечатление подобия Божия в душе. О Досточтимая Святая Троица, слава Тебе!
Прошу Ваших святых молитв и благословения.
Ваша о Христе преданная сомолитвенница схиигумения Мария
29/11 января 1960г.
* * *
... Желаю Вам, чтобы "девственный" преложился в "блаженного" ="20">20. Если и когда это будет угодно Господу.
У меня между желанием, решением и действием прошло восемнадцать лет.
Полезно сжиться с этим намерением и постепенно подготовить себя к умиранию и иному оживотворению. Если Вы скажете, что и без этого это необходимо, ибо это наш долг, но Таинство (св. Дионисии Ареопагит именует постриг Таинством) имеет свою степень, силу, окружение и благодать, И почему не воспользоваться нам щедротами всемилостивого Домостроительства, даруемого нам? Имя это если Вам по душе, то святой будет сугубо Вашим покровителем: во-первых, подолгу, так как. Вы вводите его в Болгарию, знакомя верных с его книгой, а также и по добровольному Вашему избранию. Радуйтесь, святый Владыко, открывающимся Вам возможностям.
Прошу Ваших святых молитв обо мне, немощнейшей.
Ваша о Христе сомолитвенницасхиигумения Мария
Если Бог даст, хотела бы быть у Вас в понедельник или во вторник сырной седмицы в три-четыре часа.
6/19 февраля 1960г.
* * *
Жизнь - не обыкновенная вещь, которую можно провести разумно, нравственно, красиво-и только (идеал философии и науки). Жизнь подобна человеку, после кораблекрушения оказавшемуся, нагим в море. Цель его - только ухватиться за предмет, могущий доставить его к берегу. В действительности существует только свет Христов и тьма диавольская, а середины пет. Все остальное - соблазны и заблуждение. Только светом Христовым можно различить тьму сатанинскую. "Свете тихий святыя славы", спаси нас.
С благодарностью возвращаю Вам книгу святителя Василия Великого. Я люблю его письма, потому что в них в повседневных бытовых условиях раскрывается душа его святая, сияющая смирением и любовью. В конце 259-го письма - слова святого праведного Симеона к святой Деве Марии. Если бы Вы, святый возлюбленный Владыко, пожелали в беседе или проповеди разработать эту тему - о соблазне креста, как это было бы своевременно. Простите.
Прошу Ваших святых молитв.
Ваша о Христе сомолитвенница схиигумения Мария.
22/6 марта 1960 г.21
* * *
Христос Воскресе!
Приветствую Вас, святый возлюбленный Владыко, с пасхальной радостью.
Страстную седмицу провела не в размышлениях, а старалась деятельностью приобщиться страданию и тем обновить познание.
Пасха принесла молчание и покой. Если раскрыть тайну молчания словами, то содержит она благодарение, крепость присносущную, благоговение, радость и снова благодарение. Слава Богу!
Теплотою Христовой любви обретаю Вашу душу близко. Прошу Ваших святых молитв и благословения. Предполагаю быть у Вас па Фоминой [Неделе].
Ваша о Христе схиигумения Мария,
Пасха 1960г.
* * *
"...нас и вавилонские отроки научили исполнять свои обязанности, хотя бы и никто не радел о благочестии. Они и среди пламени песнословили Бога, не рассуждая о множестве отмещущих22 истину, но довольствуясь друг другом, когда их было трое" (св. Вас[илий] Вел[икий. Творения]. Т.1. С.41).
Это Ваше и это прекрасно.
Несколько слов о владыке Н,. Его душа в глубине ищет мира и доброго. Разожгите эту искру, не обращая внимания на непреодоленную еще греховную нечистоту, проявляйте к нему любовь и обретете его душу.
При посещении моем Бобчевых я предложила им отпраздновать именины Константина в нашей обители. Это обрадовало их. Но для того чтобы праздник был полным, необходимо и Ваше присутствие. Прошу Вас, если возможно, не служить тогда в Софии, чтобы провести этот день у нас. В четверг вечером отслужите всенощную, а в пятницу, если Бы не желаете брать с собой диакона, литургию может совершить отец Иоанн, для нас достаточно будет Вашего молитвенного присутствия. Я думаю, что хорошо уважить этих благочестивых супругов, которые друг друга честию больше творят (см. Фил.2:3). Они настоящая домашняя церковь. Очень сожалею, что так мало времени была у Вас. Мне надо было о многом еще поговорить и посоветоваться с Baми, ибо "совет есть священное дело, единение воли, плод любви, доказательство смиренномудрия" (св. Вас[илий] Вел[икий. Творения]. Т.7. С.269).
Надеюсь иметь радость видеть Вас в нашей обители. Предаю себя Вашим святым молитвам и благословению.
Ваша о Христе сомолитвенница схиигумения Мария.
22/5 апреля 1960г.
* * *
Святый возлюбленный Владыко Парфений!
Посылаю Вам письмо падшей послушницы Десанки. Прошу, помолитесь о ней, так как враг хочет ее поглотить. Задержите это письмо у себя до моего приезда. Если Вы уедете на море до моего приезда к Вам (через три недели), прошу Вас сообщить мне об этом, чтобы я могла духовно сопутствовать Вам.
Слава Богу, Вашими святыми молитвами монахине Марии лучше.
Прошу Ваших святых молитв и благословения.
Ваша о Христе преданная сомолитвенница схиигумения Мария.
5/18 июня 1960г.
* * *
...Как жестока жизнь!
Как свирепы волны сопротивника!
Как благ Господь! Как неизреченно благ Господь! О - вкусите и видите, яко благ Господь!
Потоки, потоки слезные.
Как возблагодарить Господа? Ущедрил душу Небесный Отец. Троица Святая, слава Тебе!
Поздравляю Вас, святый возлюбленный Владыко Парфений, со святками - святыми днями. Сердце мое с Вами. Воспоминание о Вас для меня радость и утешение.
Прошу, молитесь обо мне.
Ваша о Христе сомолитвенница схиигумения Мария.
Рождество Христово
7 января / 25 декабря 1961 г.
* * *
... День Вашего Ангела23 в этом году совпадает с первым днем Великого поста. Но так как Ваша душа лобызает сей с великим желанием, то праздник, не умалится. Желаю Вам радоваться о неизменной славе нашего православного исповедания и сиянием этой славы угашать гнетущую скорбь настоящего времени.
Преддверие поста.
Испрашиваю Ваших святых молитв. Прошу, молитесь, чтобы мои согрешения простились и были покрыты милостию Господней.
Надеюсь среди Поста быть у Вас и насладиться прекрасным изменением, которым (плоды умиленного поста) благодатно украсится Ваша редкостная душа.
Предаю себя Вашим святым молитвам.
Ваша о Христе преданная сомолитвенница схиигумения Мария.
2/15 февраля 1961 г.
* * *
... Для того чтобы в первую седмицу Великого поста не беспокоили меня лишние мысли, нашла нужным для себя написать Вам сие:... к. тексту Библии, книга Бытия, глава 32, 24-28.
"... и боролся Некто с ним", - не Иаков боролся, а "Некто" боролся с ним (т.е. Иаков был искушаем) и ... увидел, "что не одолевает его", то есть Иаков устоял в искушении: "... не отпущу Тебя, пока не благословишь меня" - и как благословение получил имя Израиль, что значит буквально "боровшийся с Богом" (конечно, это не безызвестно святым отцам) и духовно толкуется "ум, зрящий Бога", потому что никто не устоит в искушении, не увидев умом Божественного света.
"Во Святом Писании различать можно плоть и дух, как бы оно было неким духовным человеком. И кто сказал бы, что буква Писания есть плоть, а смысл его - дух или душа, тот не погрешил бы против истины. Явно же, что тот премудр, кто, оставя плоть как тленное нечто, весь прилепляется к духу как нетленному" (св. Максим Исповедник. Умозрительные и деятельные главы... Добротолюбие, Т.3. Гл.28. С.235.).
Простите. Прошу Вас, святый возлюбленный Владыко, усиленно молиться обо мне, немощнейшей, эту седмицу, да помилует меня Господь.
Ваша о Христе преданная сомолитвенница схиигумения Мария.
13/26 февраля 1961г.
* * *
...Делюсь слюбовию к Вашей душе пережитым, ибо что еще могу я, бедная и убогая, дать Вам?
До Ласта трезвение предваряло молитву, а теперь наоборот -- сразу после сна коленопреклоненная молитва покаянная, очистительная24.
Как изобразить ее? Душа, помещая себя в ад, со многими слезами и скорбию сердца, даже до крови, долго умоляет Спасителя Господа Иисуса Христа о пощаде, умиленно также призывает помощь Святой Пречистой, и Ангелов, и всех святых, и возлюбленных покровителей, и потом опять умоляет Спаса, и, наконец, обращается к досточтимой Святой Троице, и, обливаясь слезами, умоляет помиловать падшую. Находит умиротворенное насыщение, благодарит неизреченно.
Потом трезвение.
Есть два трезвения. Одно - когда ум овладевает опытом молитвы, запечатлевает богатство и вклад вносит в сокровенную сокровищницу, а в иное время - трезвение с Иисусовой молитвой, что расширяет ведение и проясняет самый ум.
Причастилась в пятницу, причастилась в воскресенье.
Слава Богу за все!
* * *
Святый возлюбленный Владыко Парфений, благодарю Вас за все и очень хочу Вас видеть. Надеюсь на Ваши святые молитвы. Ваша сомолитвенница Мария.
14/27 марта 1961 г.
* * *
Христос Воскресе!
Святый возлюбленный Владыко Парфений! Приветствую Вас.
Христос Воскресе! Пасха, Господня Пасха! Всеобщая радость: Христос с нами. Душа обретает Посетителя душ наших внутри себя. Находит себя независимой от телесного состава и всецело зависимой от Источника Жизни - Христа. Вкушает от этого Источника и освобождается от земных адских уз, переселяется в Небесный Чертог.
Таково делание души на Пасху. Вкушение Христа и таинственное преселение. Возвеселимся и возрадуемся днесь. Да не разленишься, душе моя, приими туне даемую благодать и восхвалиши Господа вовеки.
Через несколько дней надеюсь иметь радость видеть Вас.
Прошу Ваших святых .молитв.
Ваша о Христе преданная сомолитвенница схиигумения Мария.
Светлый вторник,
3 ч. утра 1961 г.
* * *
...Слово произнесенное имеет две формы: духовную - значение, смысл и вещественную - бесконечные вибрации в атмосфере.
Слово Божие в человеке проходит до "разделения составов и мозгов"25. Эти изменения в теле сопровождаются некими чувственными ощущениями. Во время молитвы или трезвения ни на какие ощущения чувственные не надо обращать внимания. Где внимание, там ум устанавливает свою силу и соединяется с этой областью.
Если внимание обращено на вещественную сторону слова, то внимание может нечаянно быть введено в психофизическую область. Неприязненные духи также имеют возможность проникать в эту область, и может произойти великий вред - нежелательное смешение с ними, от него да сохранит нас Господь.
Здесь корень всех заблуждении и прелести.
Внимание надо соединять только с верой и чистым смыслом. Надо также помнить, что душа не видит Бога, а Бог по всемогуществу и Благодати видит душу, и когда мы верой показываем Господу желания души, а их можно словом определить как совершенное желание чистоты и истины, то мы находимся не в мыслительной или мечтательной среде, а в реально-существенной, и по Благодати Божией исполняются наши молитвенные желания. Это благодать молитвы и надежда спасения.
* * *
Святый возлюбленный Владыко Парфений! Приветствую Вас с пришествием Утешителевой благодати и с исполнением наших чаяний
Прошу Ваших святых молитв и благословения Очень желаю Вас видеть
Простите Ваша о Христе сомолитвенница схиигумения Мария
13/26 мая 1961 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Парфений, епископ Левкийский († 1 марта 1982 г.). Русские инокини, оказавшиеся в Болгарии, о чем говорится в дальнейшем повествовании, познакомились с владыкой, и он старался им помогать во всем. Со временем епископ Парфений стал духовным отцом схиигучении Марии. — Прим. ред.
2. Редакция посчитала возможным снабдить воспоминания схиигумении Марии подзаголовками.
3. Констанца — порт Румынии на Черном море.
4. «Нансеновские паспорта» — временные удостоверения личности, введенные Лигой Наций по инициативе Ф. Нансена, заменявшие паспорта для апатридов (лиц, не имеющих гражданства) и беженцев.
5. Ломбардия — область в Северной Италии.
6. Икона чудотворная Во время пожара (в Югославии) она побывала в огне и не сгорела. От нее исходило чудное благоухание, не похожее ни на какие земные ароматы С этой иконой матушка была похоронена. — Прим. сост.
7. Бессарабия — ныне основная часть территории Молдавии. В 1918-40 гг. была незаконно оккупирована Румынией.
8. По изъяснению матушки, серебряный столб означал Ангела-хранителя. — Прим. сост.
9. Истаявати (ц.-слав.) — страдать, чувствовать сильную боль.
10. Имеется в виду преподобный Исаакий Печерский. затворник, в Ближних (Антониевых) пещерах, впавший в прелесть после того, как своевольно ушел в затвор, и спасшийся благодаря молитвам братии. См. Киево-Печерский патерик. — Прим. ред.
11. В дальнейшем раскроется смысл этих слов старца. — Прим. ред.
12. В Югославии матушка пребывала под старческим руководством Феофана, архиепископа Полтавского, духовника царской семьи, который до отъезда во Францию много лет жил в Софии. — Прим. сост.
Феофан, архиепископ Полтавский и Переяславский {Быстров Василий Дмитриевич; 1872-1940?}, окончил Санкт-Петербургскую Духовную Академию (1896), пострижен в монашество (1898), возведен в сан архимандрита (1901). ректор Санкт-Петербургской Духовной Академии (1909). в этом же году хиротонисан во епископа Ямбургского; далее — епископ Таврический и Симферопольский (1910), епископ Астраханский (1912), епископ Полтавский и Переяславский (1913). В конце 191S г. возведен в сан архиепископа. В 1919 эмигрировал за границу и поселился на Афоне, где и скончался в 1940 г. По некоторым сведениям (см.: Епископ Серафим (Звездинский) Житие, письма, проповеди М., 1999-С. 197—198), в 1920 эмигрировал в Югославию, с 1925 жил в Болгарии, а в 1931 отошел от церковных дел, переехал во Францию, где вел аскетическую и отшельническую жизнь. Умер там же в 1938 г (или 1940). – Прим. ред.
13. В игуменский сан мать Мария была возведена в Югославии. — Прим. сост.
14. Говоря о Святейшем Патриархе Максиме, матушка не раз подчеркивала, что «он монах» — Прим сост.
15. Игумения Михаила, много лет прожившая под руководством матери Марии, управляет Благовещенским монастырем под Крагуевацем (Югославия) — Прим. сост.
16. Это было 8/21 мая — в день памяти апостола и евангелиста Иоанна Богослова. — Прим. ред.
17. Письмо написано в праздник Преображения Господня.
18. Письмо написано и попразднство Рождества Христова.
19. Отрекаясь, мы обретаем опять все в Боге, но уже без пристрастия к тварному, а как благодарение Промыслителю. — Прим. авт.
20. Письмо написано ко дню Ангела епископа Парфения, В этом письме схиигумения Мария убеждает епископа Парфения принять постриг в великую схиму, заменив имя Парфений (греч. «девственный») на имя Макарий (греч. «блаженный»), вчесть святого, книга которого была впервые издана на болгарском языке владыкой Парфением.
21. Письмо написано в четверг первой седмицы Великого поста.
22. Отмешуших (ц.-слав ) — отвергающих.
23. В этом письме схиигуменяя Мария поздравляет епископа Парфения с днем Ангела.
24. Письмо написано на первой седмице Великого.
25. 1Евр.4:12 — Прим ред.
Схиигумения Мария (Дохторова)
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
ПИСЬМА
Издание: Свято-Троицкая Сергиева Лавра. 2002.
Составитель – митрополит Ловичский Гавриил (Динев
|