Когда я дитятей обитал в царстве дома моего Отца, утешаясь блистанием богатств и славы воспитавших меня,-
от Востока, отечества моего, родившие меня послали меня и в путь собрали меня.
Из сокровищниц своих обильных они мне вынесли ношу; велико было бремя, но легко, и нести его мог я один
13 лет назад я потеряла родину: не только внешнюю, горячо любимую, но и внутреннюю. Долгие годы вопрос "кто я?" висел как меч над моей головой.
Одеждою моей я уподобился им,
дабы не злобились они, что извне я пришел
жемчужину оную исхитить,
и не возбуждали на меня Змия.
Но не ведаю, как прознали они,
что родом я не из их земли,
и лукаво сотворили они со мной,
и дали мне вкусить от яств своих.
Внешняя жизнь давно превратилась в физическую пытку, от суицида удерживало то, что есть что-то, что мне не принадлежит, которое я не имею права убить и когда-нибудь я смогу изменить обстоятельства, выбраться из "зоны". "Зона" была далеко не только снаружи, все утратило смысл: работа? зачем, если она не помогает мне жить хотя бы нормально, снять квартиру (а работать с нефтью и банками значит еще хуже увязнуть и предать это "что-то") друзья? мне надоели вечные разговоры о проблемах, и свои в том числе...
5 дней я сидела на полу и ждала, хотела знать только одно: есть ли смысл и каков он или умереть... Книг у меня с собой не было, да тогда они совсем ничего не могли сказать, не могли ответить на главный вопрос: кто я? зачем я здесь?
Штормовой ветер переворачивал корабли в Севастополе, за окном было темно от туч, периодически гас свет, но это даже нравилось: пусть, что внутри, то и снаружи. Ни есть, ни спать не хотелось. Пятой ночью, когда верх смешался с низом, а день с ночью...
Как начертано было в сердце моем, так и были начертаны слова письма.
Я вспомнил, что царский я сын,
что свобода моя взыскует сродного ей
Нет, это ни в коем случае не было видением. Оно озарило как вспышка молнии, оно не пришло откуда-то снаружи...
Я не помнил одежд тех, оставив их в детстве моем в доме Отца моего,-
и, внезапно явившись очам моим, риза предстала как зерцало мое: во всем существе моем я видел ее, в ней же всецело лицезрел себя, так, что в разделении были мы и все же явлены в обличьи одном.
В пять утра я вышла из дому. Без того пустынный зимой Гурзуф был наполнен звенящей тишиной, спустилась к берегу моря, устроилась на камнях. Огромные чернильные тучи расходились на глазах и из-за горизонта, из моря восходило красноватое солнце. Хотелось плакать.
А потом началось всякое... трудно было. Ведь снаружи ничего не менялось...
