Евгений Барский, Максим Калинин
«Не будьте как дети»: Адам в Третьем томе Исаака Сирина
1. «ДЕТСКОСТЬ» АДАМА КАК ПРИЧИНА ГРЕХОПАДЕНИЯ
На протяжении 12-й гомилии Исаак Сирин развивает мысль о том, что человек должен предаться уединенному подвижничеству, не думая о смерти, не думая о том, в каких условиях он будет жить. Подвижник полагается только на волю Божию –
он не сомневается, что человек, предавший себя этому пути, не останется без попечения. Беспокойство о том, «умрешь ты или не умрешь», Исаак прямо называет диавольским искушением . В качестве примера оставления надежды на Бога Исаак указывает на еврейский народ, приводя толкование Феодора Мопсуестийского, который сравнивает евреев с Адамом. Они, по мысли Феодора, не могли положиться на Божественную помощь, так что, даже став свидетелями многочисленных чудес, они не смогли всецело возложить на Него своего упования. Подобное неверие проявил и Адам, когда был убежден диаволом в том, что Бог – не единственный источник помощи для человека; именно поэтому Адам отпал от исполнения заповеди. Пример с Адамом подводит итог центральному для 12-й гомилии рассуждению Исаака о необходимости надежды на Бога. Согласно этой концепции, тот, кто отказывается от отшельнического пути, боясь, что Бог о нем не позаботится, и, поддавшись, таким образом, рациональным сомнениям, впадает в грех Адама. Этот грех совершается не на уровне конкретного поступка (вкушение запретного плода) или телесного влечения, а на уровне осознанного изменения отношения к Богу: фактически Адам принял «ложное богословие». Логический вывод, к которому приводит концепция Исаака, соответствует представлениям Феодора Мопсуестийского о грехопадении Адама, насколько эти представления поддаются реконструкции. Феодор говорит о том, что искушение было обращено к духовной, а не телесной природе Адама (т.е. Адам пал в свободном выборе разума, а не в движении плоти) и что диавол соблазнял двумя вещами: желанием божественного достоинства и страхом смерти.
Рассуждение в первых 23 пара-графах 12-й гомилии – вариация Исаака именно на тему страха смерти, завершающаяся примером Адама и призывом не следовать ему. И в этом же призыве мы встречаем важное понятие, которое позволит увидеть, как Исаак относился к другому аспекту проблемы, поднятой Феодором (желание божественного достоинства как причина грехопадения Адама). Это понятие –šaḇrāʔīṯ «наивно, по-детски». Употребляя его, Исаак резюмирует процитированное им рассуждение Феодора Мопсуестийского об Адаме; это понятие соотносится с рас-суждением о наивности,«детскости» Адама в 5-й гомилии Исаака: «В начале творения, когда Бог сотворил Адама, когда он еще не отличал правую [руку] от левой, сразу же как он был создан, он возжелал (rag) [себе] степени божественности и того, что сатана посеял в нем во зло: “Будете как боги” – а он поверил в своей детскости(šaḇrūṯā). Он [Бог] совершил ее [божественность] в Своем творении и в конце дней дал ему [творению] венец божественности». Таким образом, Исаак показывает место Адама в перспективе божественного замысла о мiре, при этом прямо не говорится о последствиях грехопадения Адама для всего мiроздания. Однако, завершая это рассуждение, Исаак характеризует божественное действие в отношении мiра (подразумевая обожение и объединение всего творения во Христе) как восстановление.
Таким образом, само по себе желание Адама о стяжании «степени божественности» не противоречило замыслу Бога о нем, однако Адам по своей наивности поддался обману диавола и решил стяжать ее без помощи Бога. В этом контексте Исаак не проясняет, в чем заключается «детскость» Адама, однако в других местах он говорит о том, что такое «детское мудрование» о Боге. В контексте, не связанном с Адамом Исаак обращается к понятию reʕyānā šaḇrā и даже приводит перечень представлений о Боге, исходящих из этого «детского мудрования». Тот, кто считает Бога ревнивым, воздающим за грехи, вменяющим нечестия отцов детям до третьего и четвертого рода, имеет«детское мудрование». В 4. 9 в связи с tarʕīṯā šḇarṯā говорится о человеке, который считает, что Бог нуждается в том, чтобы человек напоминал Ему о своих просьбах.
Итак, «детское мудрование» – это любого рода детерминация Бога, будет ли это представление о Нем как об имеющем нужду в чем- либо, как о не всемогущем или как о том, чья любовь ограничена законами справедливости. Такое же представление о «детском мудровании» выражено во 2-м томе Исаака Сирина: «Если человек говорит, что лишь для того, чтобы явлено было долготерпение Его, мирится Он с ними [грешниками] здесь, с тем, чтобы безжалостно мучить их там – такой человек думает невыразимо богохульно о Боге, в соответствии со своим ребяческим сознанием (tarʕīṯā šḇarṯā ): он отнимает у Бога Его доброту, благость и милосердие – то, благодаря чему Бог на самом деле терпит грешников и злодеев. Такой [человек] приписывает Ему страстность – будто Он не согласился на их мучение здесь, так как уготовал им более тяжкое зло в обмен на кратковременное терпение (т.е. Свое долготерпение по отношению к грешникам в их земной жизни.
Такой [человек] не только не приписывает Богу что-либо правильное и достохвальное, но клевещет на Него».
В свете определений понятия tarʕīṯā šbarṯā, данных самим Исааком Сирином, следует выяснить, соотносится ли это понятие с представлением Исаака о šaḇrūṯā Адама и о его поступке, совершенном šaḇrāʕīṯ .
Вслед за Феодором Мопсуестийским Исаак утверждает, что Адам принял точку зрения, согласно которой Бог – не единственный источник помощи. Другими словами, Адам пришел к мысли, что Бог – ограниченное существо, и в этом смысле он принял tarʕīṯā šḇarṯā. Но šaḇrāʔīṯ – это образ действий, он предполагает наличие этической составляющей, которую невозможно вывести из понятия tarʕīṯā šḇarṯā. Очевидно, что šaḇrūṯā, šaḇrāʔīṯ и tarʕīṯā šḇarṯa соотносятся между собой и связаны с одной и той же богословской и антропологической концепцией. Но понятие šaḇrāʔīṯ как характеристика образа действий Адама не полностью тождественно понятию tarʕīṯā šḇarṯā , характеризующему
набор представлений о Боге. Понять соотношение этих двух аспектов нам поможет контекст 12. 23, с которого мы начали рассуждение: «Ты же не уподобляйся тем [о ком речь шла выше]: не поступай по отношению к Богу в твоем разуме ни по-иудейски, ни по-детски, как Адам, но пусть пребудет с тобой вера». Таким образом, наивность противопоставляется вере: наивность Адама заключалась в том, что он доверился своему еще ничего не познавшему разуму более, чем Богу. Несмотря на то, что причиной греха была наивность, сам грех был совершён в уме и совершенно сознательно. Такое понимание соответствует феодорианской концепции грехопадения Адама и, на наш взгляд, разрешает недоумение, которое может вызвать эта концепция: если Адам наивен, то как он мог понести ответственность за искушение, обращенное к его разуму? Исаак показывает, что причиной греха послужила не ограниченность разума, а неправильное отношение к этому разуму. Попытка осмыслить действия Бога рационалистически как раз и оказывается проявлением наивности (идет ли речь о монахе, сомневающемся в том, что Бог позаботится о нем, или об Адаме, сомневающемся в благости Божией). Наивность не только не исключает возможности совершения поступка на уровне разума, но как раз предполагает ее.
...Исходя из этого, мы следующим образом можем представить соотношение этих понятий: šaḇrūṯā – это предпочтение своего разума Богу, tarʕīṯā šḇarṯā – это образ мыслей, к которому Адам пришел в результате этого предпочтения; šaḇrāʔīṯ – это характеристика поведения, определенного таким предпочтением. Это, в частности, означает, что tarʕīṯā šḇarṯā – это приобретенное человеком качество.
В Первом томе Исаака Сирина понятие tarʕīṯā šḇarṯā имеет другой смысл: «детское мудрование» – необходимое свойство веры, превышающей познание («разрешает законы ведения») и не связанной законами естества: «Вера требует единого чистого и простого образа мыслей, далекого от всякого ухищрения и изыскания способов. <…> Дом веры есть детское мудрование (tarʕīṯā šḇarṯā) и простое сердце. Ибо сказано: в “простоте сердца своего прославили Бога”; и: “...аще не обратитеся, и будете яко дети, [не внидете в Царство Небесное]” (Мф 18, 3). Ведение же есть противник и гонитель этих обоих (т.е. детского мудрования и простоты сердца. - Е. Б., М. К.) <…> Ведение сопровождается страхом, вера – надеждою. В какой мере человек водится способами ведения, в такой же мере связуется он страхом и не может сподобиться освобождения от него. А кто последует вере, тот вскоре делается свободен и самовластен, и как сын Божий всем пользуется свободно самовластно». В 77-й гомилии Первого тома Исаак Сирин предписывает ходить пред Богом в детскости помышления.
Он говорит об особой божественной заботе о детях и распространяет эту мысль на верующих: чело-век, имеющий чистую веру, храним божественным промыслом. Именно о детcкой вере, по мнению Исаака Сирина, го-ворит ап. Павел в 1 Кор 3, 18–19 («если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым. Ибо мудрость мiра сего есть безумие пред Богом»).
Итак, понимание «детскости» в Первом томе Исаака Сирина, на первый взгляд, радикально противоречит концепции, изложенной во Втором и Третьем томах. Вопрос о том, в какой мере это обстоятельство может быть использовано в об-суждении проблемы авторства корпуса сочинений Исаака Сирина, на данном этапе не может быть решен. Тем не менее, более тщательный анализ показывает, что в Первом томе, с одной стороны, и во Втором и Третьем томах, с другой, имеет место не противоречие, а многозначность одного и того же термина, причем ключевые понятия, определяющие употребление термина в разных значениях, едины для всех трех томов. Как мы отметили выше, в Третьем томе понятие šaḇrāʔīṯ противопоставлено вере, «детскость» Адама (и сомневающегося инока, к которому обращена 12-я гомилия) заключается в предпочтении своего разума Богу. Напротив, в Первом томе «детское мудрование» – неотъемлемое свойство веры, и в подтверждение Исаак Сирин цитирует знаменитые евангельские слова (Мф 18, 3), которые приходят на ум всякому читателю, впервые столкнувшемуся с концептом «детскости» Адама у Исаака Сирина (и в связи с которыми негативная оценка «детскости» во Втором и Третьем томах часто вызывает удивле-ние). Таким образом, во всех трех томах выдерживается жесткое соотношение между понятиями «детскость»/«детское мудрование» и «вера»: без веры «детскость» заключается в предпочтении своего разума (в результате этого предпочтения человек приходит к «детскому мудрованию» – недостойному, рационалистическому представлению – о Боге); с верой «детскость» обретает свой положительный смысл, будучи ее необходимым условием; наконец, в стяжании совершенного духовного ведения, которое выше веры, христианин обретает tarʕīṯā rabṯā, «взрослое мудрование». Следует добавить, что оба значения понятия tarʕīṯā šḇarṯā – положительное и отрицательное – укоренены в Священном Писании: первое связано с Мф 18, 3, второе – с 1 Кор 13, 11 («Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое»), а также с рассуждением ап. Павла о младенческой и взрослой духовной пище («Я питал вас молоком, а не [твердою] пищею, ибо вы были еще не в силах, да и теперь не в силах, потому что вы еще плотские», 1 Кор 3, 2–3).
https://www.academia.edu/5896540/_%D0%9D%D0%B5_%D0%B1%D1%83%D0%B4%D1%8C%D1%82%D0%B5_%D0%BA%D0%B0%D0%BA_%D0%B4%D0%B5%D1%82%D0%B8_%D0%90%D0%B4%D0%B0%D0%BC_%D0%B2_%D0%A2%D1%80%D0%B5%D1%82%D1%8C%D0%B5%D0%BC_%D1%82%D0%BE%D0%BC%D0%B5_%D0%98%D1%81%D0%B0%D0%B0%D0%BA%D0%B0_%D0%A1%D0%B8%D1%80%D0%B8%D0%BD%D0%B0_%D1%81%D0%BE%D0%B2%D0%BC%D0%B5%D1%81%D1%82%D0%BD%D0%BE_%D1%81_%D0%95._%D0%92._%D0%91%D0%B0%D1%80%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%BC_
