Преп Максим как выразитель настроений своей эпохи

Поэтому, если на общем фоне упадка византийской письменности и блистали иногда, как яркие звезды первой величины, отдельные писатели, то это было исключением, как исключительной была и талантливость этих писателей. К числу таких исключений в VII в. принадлежал и преп. Максим. По своим дарованиям он бесспорно превосходил всех своих современников. Обладая необычайной силой творческого синтеза, он словно предназначен был к тому, чтобы объединить и связать те разнообразные течения, которые сама жизнь преднамечала к органическому слиянию. Одинаково сильный и как богослов-философ, и как аскет-мистик, и как полемист, он мог взять в свои руки все отрасли византийского богословия и, как творческий ум, претворить все богатое содержание его в единство целостной системы, и мог сделать это со всей силой своего оригинального духа, безмерно возвышаясь над маленькими богословами-эксцерпторами своего времени, еле успевавшими намечать контуры своих скромных по замыслу и исполнению компилятивных произведений. - Насколько творческий ум преп. Максима превосходил замиравшую, дробившуюся и мельчавшую мысль его современников, настолько рельефно выделялась его литературная производительность на общем фоне постепенно падающей византийской письменности. В своем лице он дал яркий пример живого греческого гения в необычайной литературной плодовитости, напоминающей по многосторонности эпоху великих отцов. За весь VII в. это единственная крупная литературная величина, интересы которой простирались и на экзегетику и богословие, и на аскетику и литургику, и на пасхалию, и даже на поэзию.

Возвышаясь головой над всем своим поколением, преп. Максим был лучшим выразителем настроений своей эпохи. Он - зрелый плод византийской культуры, яркий образчик ее гения, отражение ее умственного характера. Его идеал - идеал аскетической Византии. Его мировоззрение - стройная система идей, наиболее характерных для его эпохи. Его мистика - отражение господствующих настроений среди лучших сынов Византии. Его интересы, его мысленный кругозор живыми нитями сплетен с богословскими движениями в Византии в VI в. Христологические споры VII в. заставили лишь рельефнее выступить эти черты в его деятельности.

Строго церковная позиция в отношении к оригенизму¹ и монофизитству, этим отрицательным факторам в образовании его воззрений, является характерной для него как византийского богослова после-юстиниановой эпохи. По многим вопросам антропологии (включая и эсхатологию) преп. Максим выступает с взглядами, ясно указывающими в нем богослова, оставившего уже позади стадию оригенистических споров и твердо знающего пути правильного разрешения этих вопросов в духе православного учения, как оно было выражено на Пятом Вселенском Соборе², и в противоположность заблуждениям Оригена.

И не только отрицательное отношение к оригенизму характеризует преп. Максима как богослова после-юстиниановой эпохи, но и влияние на него определенного круга "признанных" при Юстиниане авторитетов, έγκριτοι πατέρες, - и из них особенно великих "александрийцев", а также Дионисия Ареопагита, - составляющих положительный фактор в образовании его мировоззрения. На мистической натуре преп. Максима, конечно, более всего отразилось учение отцов-мистиков. В особенности созерцательный дух "великого Григория" (Богослова) сообщил ему благоухание своих глубоких и таинственных созерцаний. Дионисий же Ареопагит своими возвышенными спекуляциями закрепил его философский дух. Лучшие, таким образом, богословские авторитеты Византии оказали помощь преп. Максиму в выработке его мировоззрения.

Указанным отношением преп. Максима к византийским авторитетам не только обозначаются источники его учения и степень родства его с духом воззрений его эпохи, но и обрисовывается значение его в богословской истории Византии VII в. Объединяя воззрения указанных писателей, преп. Максим стал как бы в центре этой истории и осуществил ту цель, к которой она стремилась, а такой целью было создание определенного типа "византийского богословия". Материал и даже пути для этой творческой работы уже намечались. "Избранные отцы" давали богатое содержание, Дионисий Ареопагит - готовые схемы. Но нужно было еще объединить все это в цельный облик системы; нужно было сухие и безжизненные схемы Ареопагита наполнить живым содержанием и дать им плоть и кровь. А для этого нужен был сильный творческий ум, каковым и явился преп. Максим Исповедник. Он стал лучшим представителем византийского богословия, ακριβης δογματιστής ³ для него и в собственном смысле творцом византийской мистики.

Примечания
1. В своих сочинениях преп отец не раз (Ambigua, PG.91, 1069А,1220C-D. f.119а. 186b; Ер.6, PG.91, 432В, р.242; Quaest. ad Thal. LX, PG.90, 625A-B, p.212) специально выступал против оригенистических заблуждений.
2. Поэтому преп. Максим, несмотря на то, что почти во всех пунктах антропологии следует ев Григорию Нисскому и Немезию, не увлекается все же ни теорией апокатастасиса, этим остатком оригенизма, прикрытым святым именем Нисского святителя [пытаясь даже (в Quaest. et dubia 13), впрочем, неудачно (Д.И.Тихомиров. Св. Григорий Нисский как моралист. 1886. С.357-358); М.Ф.Оксиюк. Эсхатология св. Григория Нисского. Киев. 1914. C.574-583) перетолковать эту теорию в духе православного учения], ни теорией предсуществования душ, к которой питал такую странную привязанность Немезий (Ф.С.Владимирский. Антропология и космология Немезия, еп. Емесского. Житомир. 1912, с.123-124). Лишь по недоразумению, на основании упомянутого Quaest. et dubia 13, приписывали преп. Максиму увлечение теорией апокатастасиса (Neander V.4, 225; Ritter VI, 561; Huber, 358).
3. Отзыв о преп. Максиме Максима Маргуния в письме к Гэшелю, PG.91, 656D.

Епифанович С. Л. Преп. Максим Исповедник и византийское богословие. - М.: Мартис, 1996. - 220 с.
При оцифровке текста все отсылки в примечаниях скорректированы