Я говорил о хранении чувств.
Что невозможно не храня чувства - духовно "расти".
Об этом пишут все святые отцы:
Григорий Нисский (О молитве, сл.5): «…видит (глаз) раздраженного и сам (имеется ввиду душа - от сост.) возбуждается к той же страсти; или видит он благоденствующего не по достоинству и воспламеняется завистью; или видит горделивого и впадает в ненависть; или видит какое-либо доброцветное вещество, красивое расположение лица и всецело поползается к вожделению нравящегося».
хххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх
Григорий Богослов: «Слух напрягай для одних добрых вещаний, а для речей срамных бесстыдных заграждай его дверью».
ххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх
Исайя Отшельник: «Храни уши свои, а иначе сам на себя навлечешь брань страстей».
ххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх
Епископ Игнатий (Брянчанинов) (82, ? 45).… По этой причине, если монах будет подолгу оставаться в городах, он умирает, убиваемый зрением соблазнов и пребыванием среди них. …В нем ослабевает ревность к удручению себя подвигами, он предается лености и увлекается вожделениями. Возмущается чистота его сердца от действия на него страстных впечатлений, входящих через чувства,-через зрение, слух, разговоры, осязание, вкус, обоняние. Этими впечатлениями он усиленно влечется к любодеянию и другим порокам, которые для монаха-смерть и гибель
ххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх
Иоан Златоуст.
Пусть постятся не одни уста, но и зрение, и слух, и ноги, и руки, и все члены нашего тела. Пусть постятся руки, пребывая чистыми от хищения и любостяжания.
Пусть постятся ноги, перестав ходить на противозаконные дела. Пусть постятся глаза – зрение есть пища очей. Всего нелепее было бы воздерживаться от пищи, а глазами пожирать то, что запрещено. Ты не ешь мяса? Не пожирай же глазами своими сладострастия. Пусть постится слух; а пост слуха в том, чтобы не внимать злословию и клевете. Пусть и язык постится от сквернословия и ругательства, ибо что пользы, если мы от птиц и рыб воздерживаемся, а братьев наших угрызаем и съедаем. Злословящий пожирает тело брата, угрызает плоть ближнего».
…
Часто и на площади, встретившись с женщиною, мы смущаемся, а ты, сидя вверху, где столько побуждений к нескромности, видя блудную женщину, выходящую с обнаженною головою, с великим бесстыдством, одетую в золотые одежды, делающую нежные и обольстительные телодвижения, поющую блудные песни и развратные стихотворения, произносящую срамные слова и совершающую такие непристойности, какие ты, зритель представляя в уме своем, потупляешь взоры, как смеешь говорить, что ты не испытываешь ничего человеческого? Разве тело твое — камень? Разве оно — железо? Я не удержусь повторить опять тоже. Разве ты любомудреннее тех великих и доблестных мужей, которые пали от одного такого взгляда?
…
когда некоторые из его слушателей после беседы с ним отправились на скачки, где впали в такое неистовство, что наполнили весь город непристойным шумом и криком, возбуждающим смех, или лучше, плач [3]. Он сравнил подобное поведения с прелюбодеянием и недоумевал, почему слушатели приходили к нему за наставлениями, если затем предались подобным нечестивым делам: Если кто после этого увещания и наставления пойдет на нечестивые и гибельные зрелища, того я не впущу внутрь этой ограды, не сделаю причастником таинств, не позволю ему прикоснуться к священной трапезе; но как пастыри отделяют шелудивых овец от здоровых, чтобы болезнь не распространилась и на прочих, так точно поступлю и я [4], – строго предупреждал святитель.
