Грязь, грязь... это ж прямая дорога к отчаянию. Напротив, животворяща встреча с собственной чистотой и совершенством, именно от нее происходит болезненное видение греховности, а никак не наоборот.
Скопирую сюда один комментарий, пусть будет не только в недрах чужого блога:
Только тот, кто знает правду о себе, способен увидеть правду о другом, а знание правды о себе обычно рождает смирение.
По сути в состоянии кризиса человек жаждет одного - быть принятым, не отвергнутым, не судимым, ведь кризис - уже суд собственной совести.
Вчера подвернулась лекция об "Обрученных" Мандзони, которую слушала просто ради языка... но со всеми поправками на время написания романа, автор выражает ровно то, чего ждет кающийся грешник от того, к кому он обращается.
"Человек Церкви Федериго представлен здесь как посланник утешения. В конечном итоге он просто заново зажигает в бездне человеческого сердца надежду победить грех. Безымянный может сказать только это:
"— У меня в душе ад — откуда же взять мне добрую весть? Бог! Бог! Если б увидеть Его! Если б услышать! Где он, этот Бог?
— Вы меня спрашиваете об этом? Вы? Да кто же к нему ближе вас? Разве не чувствуете вы его в своем сердце, которого Он коснулся и потряс, взволновал его, не дает ему покоя и в то же время влечет вас к Себе, дав вам проблеск надежды на примирение, на утешение, беспредельное, полное утешение, лишь только вы познаете Господа, станете Его исповедовать, будете молиться Ему.
— Да, правда, что-то томит меня, вот здесь словно гложет. Но Бог? Если это Бог, такой, как о нём говорят, зачем я Ему?"
В подобных репликах звучит понятие о скрытом Боге (Deus absconditus) о Боге, которого люди ищут, и не могут найти, хотя слышат Его голос в своем сердце. Эти слова знаменуют собой пик отчаяния, и с них начинает свое рассуждение Федериго: «Зачем вы Ему? Что Ему делать с вами? Вы — знамение его могущества и его благости. Никто больше вас не может послужить к прославлению его! Весь мир давно уже вопиёт против вас, тысячи и тысячи голосов проклинают поступки ваши. — Безымянный вздрогнул и на мгновение был поражён, услышав столь непривычные для себя речи, а ещё более он был потрясён тем, что не испытывал при этом никакого гнева, а, наоборот, даже некоторое облегчение. — Но разве это во славу Божию? — продолжал Федериго. — Ведь всё это — голоса ужаса, голоса себялюбия, пожалуй, даже и голоса справедливости, но ведь это справедливость такая ничтожная, такая понятная! Быть может, среди них раздаются, к сожалению, даже голоса зависти к этому вашему злосчастному могуществу, к этой — до нынешнего дня — столь печальной стойкости вашего духа. Но когда вы сами восстанете, чтобы осудить свою жизнь и произнести себе приговор, о, тогда, тогда прославится имя Господне! А вы ещё спрашиваете, зачем вы Ему? Пути Господни неисповедимы!..
Разве я, слабый человек, могу знать, на что вы понадобитесь Вседержителю? Куда направит Он могучую вашу волю, непоколебимую твёрдость, когда Он наполнит, воспламенит вас любовью, надеждой, раскаянием?""
