Свобода по существу — состояние непредсказуемости: эта возможность каких-то не предопределённых событий существенна для того, чтобы беспрепятственно пользоваться свободой. Так свобода утверждается, но невозможно её доказать или строго определить, потому что если мы докажем непредсказуемость, установим закон, согласно которому непредсказуемость существует, это будет отрицанием самой непредсказуемости, это убьёт самоё понятие свободы, само её существование. По этому поводу выдвигался целый ряд теоретических обоснований, которые я не буду рассматривать, потому что моя цель — обсуждать свободу не во всех её проявлениях, а только в её отношении к нашей главной теме.
Возвращаясь к тому, о чём я уже говорил: если свобода ограничена в начале и в конце, а между тем и другим — нашей природой, что же остаётся от неё, кроме, может быть, заблуждения, будто мы свободны, потому что не осознаём своей ограниченности? Ограниченность может быть различная: то, что мы ограничены извне, не означает, что мы лишены свободы: мы лишены возможности пользоваться свободой, но она существует как внутренний выбор, внутренний протест, как наше отношение к происходящему.
Когда мы говорим о судьбе в любых её формах, как её понимают мусульмане или в категориях древнегреческой мысли, — всё это внешние ограничения, которые не затрагивают нашей внутренней сущности. Но как насчёт внутренней ограниченности, до какой степени она существует? Здесь нам следует углубиться в природу состояния свободы.
Обычно мы определяем свободу как свою способность делать выбор; мы свободны, когда нам представляются какие-то возможности и мы можем без принуждения выбирать из них. Когда выбор делается между добрым или нейтральным (то есть тем, что не имеет добрых или дурных свойств и может стать добрым или дурным только в результате того, как мы им воспользуемся), такая свобода выбора приемлема. Но когда дело идёт о том, что с нами бывает постоянно: о выборе между добром и злом, — реальна ли свобода беспристрастного выбора (я употребляю слово беспристрастного в том значении, которое оно имеет в молитвослове: бесстрастного)?
Думаю, что нет; то, что при встрече с жизнью и смертью, с добром и злом наша природа колеблется между тем и другим — уже признак её падшести. Колебание между жизнью и смертью, между добром и злом — уже признак того, что мы не свободны, что мы в состоянии заблуждения. Жизнь, добро, Бог зовут нас; зло, смерть, дьявол обольщают нас и стараются склонить к определённому выбору. Можем ли мы сказать, что в данном случае свобода в том, что мы можем спокойно рассматривать обе возможности и выбирать одну из них?
Среди отрывков, которые читаются на вечерне в Рождественский сочельник, есть место из книги Исаии, из седьмой главы, которое относится ко Христу. Он — совершенный Человек, совершенно свободен, Он в совершенстве является Самим Собой. В греческом тексте и в Септуагинте мы читаем (в английских и русских переводах Библии текст несколько иной): прежде чем Младенец будет различать добро и зло, Он выберет добро. Это место Церковь относит ко Христу.
...Но как же развивается свобода из эмпирической ситуации? Я хочу обратить ваше внимание ещё на два слова: дисциплина и послушание. Мы все склонны думать о дисциплине в порядке военной муштры, и довольно-таки пессимистически толкуем свой опыт дисциплины, скажем, в школе или в армии: чаще всего она воспринимается как принуждение, в большинстве случаев — принуждение к каким-то абсурдным действиям. Но это не настоящая дисциплина. Она может заключаться в этом, но в основе своей дисциплина — нечто другое.
Дисциплина — состояние discipulus, ученика, а ученик — это тот, кто пришёл к наставнику и хочет чему-то научиться. Дисциплина — это слышание, упражнение, научение, всё, что содействует воспитанию, формированию, лепке совершенной личности ученика наставником. Дисциплина и свобода в этом смысле взаимосвязаны, а не противополагаются друг другу. Дисциплина — условие обучения, а следовательно, это условие, необходимое для того, чтобы достичь подлинной свободы, совершенно гармоничных отношений с Богом, которые одновременно libertas и свобода: быть самим собой в полном смысле этого слова в рамках подлинных взаимоотношений в доме Божием.
Очень часто это начинается с принуждения, поскольку мы находимся в падшем мире и сами — падшие твари. Дисциплина предстаёт нам как бы ортопедической хирургией или ортопедическим корсетом или гимнастикой, множеством весьма неприятных упражнений или положений; но вся цель их не в том, чтобы сделать нас маленькими уродцами по странной прихоти самовластного Бога, а в том, чтобы привести нас в гармонию с Богом и со всей остальной вселенной, чтобы мы могли стать детьми Царствия.
Одно из составляющих дисциплины — послушание. Опять-таки когда мы думаем и говорим о послушании, то обычно в категориях подчинённости, принуждения, ограничения прав, то есть в негативных категориях. Но послушание больше такого представления, вернее, глубоко отличается от такого представления.
Мы знаем, что Христос был совершенно послушен Отцу, но знаем вместе с тем, что в любой момент Своего служения Он был державно свободен. Мы не можем думать о Христе как о Том, Чья воля была сломлена более сильной волей Отца, потому что Священное Писание учит нас, что между Тремя Лицами Святой Троицы существует полная гармония, свобода и единство воль. То есть послушание следует определять в его подлинном смысле, за пределом представлений о силе, напряжённости, прорыве; послушание надо определять в порядке слушания, подлинного ученичества.
Настоящий ученик приходит к учителю для того, чтобы научиться, и он научится чему бы то ни было, только если с самого начала готов верить, доверять своему учителю. Ученик приходит в первую очередь для того, чтобы слушать, слышать и воспринимать. Первое дело послушания — слушание: послушник должен уметь быть в покое и прислушиваться.
На практике мы ошибаемся вот в чём: мы считаем, что слушаем для того, чтобы действовать. Это не так. Мы слушаем не для того, чтобы действовать, а чтобы стать, чтобы глубоко перемениться. В порядке послушания слушание не состоит в том, чтобы развить в себе способность понимать то, что нам приказывает кто-то другой, и исполнять это. Нет, это нечто гораздо большее.
Антоний Сурожский
